Райские птички (ЛП)

Я указала на свой висок, на свое безумие, чтобы доказать точку зрения.

— Но, вероятно, это потому, что у меня есть душа, человечность. И есть предел тому, сколько она может выдержать, что бы ты ни говорил об обратном. Так что, может быть, те, кто переживает ужас, избиение, изнасилование, унижение всеми возможными способами – это люди, в которых убили единственную чистую и невинную частичку в их уродливой и испорченной жизни. Выживают те люди, у которых нет души, их уже нельзя сокрушить. Не суждено пережить такие вещи и остаться человеком. Остаться личностью. Всему есть предел. Я не святая, но у меня есть душа. И это достигло своего предела. Чтобы выжить, мне пришлось бы пожертвовать личностью. Именно это ты и сделал.

Мои глаза пробежали по каждому дюйму его тела с отвращением и желанием.

— Это делает тебя таким же слабым, жалким и уродливым, как и меня. Ты сделал выбор, и я тоже. Это убило нас по-разному, но это не имеет значения, потому что мертвый все равно мертвый, верно?

Он кивнул.

— Мертвый все равно мертвый.

Слова эхом отозвались в комнате, отскочили от тяжелой тишины, прорвались сквозь призраков, висящих вокруг нас. Моя грудь беспорядочно вздымалась и опускалась, дыхание вырывалось с той силой слов, которые я извергла. Мое горло было словно исцарапано и ободрано. Грудная клетка болела от того, как жестко сердце билось о нее.

В какой-то момент, пока я успокаивала свое тело, Лукьян осторожно положил салфетку на стол и встал со стула.

— Но мне не нужно быть живым, чтобы трахнуть тебя, — сказал он, подходя ко мне.

Стекло и фарфор хрустели под ногами, как кости.

Я не отступила. А может и не хотела. Не имело значения, почему. Его руки плотно прижались к костям моих бедер.

Я не вскрикнула. Не боролась.

С меня было достаточно. Зачем мне бороться с собственной гибелью? Бороться с какой-то грязной и отвратительной частью себя с тех пор, как встретилась взглядом с Лукьяном под маской в ту ночь, когда он пришел убить меня?

Он наклонился вперед, так что его губы коснулись моих.

— Может быть, я трахну тебя обратно к жизни, — прохрипел он. Его зубы впились в мою нижнюю губу. Еще боль. Теплая кровь собралась у меня во рту. Он втянул ее своим поцелуем. — А может мы оба останемся мертвы.

Я молчала, потому что у меня не осталось слов. Я выполнила свою норму. Впервые в жизни слова не имели смысла. Все, что имело смысл, – это Лукьян и я; наши тела и отчаянное желание связать их вместе.

Его руки рвали – буквально рвали – мою одежду, в то время как его рот атаковал мой собственный, его яростное прикосновение разрывали мои стены, мою душу. Я протестующе вскрикнула, когда его рот оторвался от моего, но звук быстро сменился болью и удовольствием, когда зубы Лукьяна сомкнулись вокруг моего соска.

Его гладкие руки пробежали по моему животу, скользя по шрамам на коже и без колебаний погружаясь в мои трусики.

Я выдохнула еще раз, когда он не стал нежно ласкать меня, а просто засунул пальцы внутрь. Мое тело ждало этого, поэтому оно предоставило ему смазку, чтобы сделать это.

Колени дрожали от усилия удержать свое тело в вертикальном положении, когда его пальцы неистово, но грациозно двигались внутри меня. Его рот оставил мои соски, и холодный воздух напал на нежную кожу. Мне было комфортно в боли, в дискомфорте, прекрасно сливающимися с удовольствием от его прикосновений.

Ледяные голубые глаза встретились с моими. Там должны были быть слова. Какое-то рычание, заявляющее, что я принадлежу ему. Что пути назад нет.

Но ничего не было.

Потому что мы оба знали, что он владел мной с той самой ночи, когда решил не убивать. С того момента пути назад не было.

Вместо слов был просто еще один неистовый поцелуй, когда он довел меня до оргазма. Я не знала, как это пережить. Мое тело никогда раньше не испытывало оргазма. Ни разу. Никто, даже я сама, не была заинтересован в том, чтобы доставить себе удовольствие. Лишь боль всегда была целью.

С каждым трепетом все напоминало о чужих руках, о том, что они осквернены. Я не сопротивлялась. Я позволяла чувствам смешиваться вместе, позволяла им каким-то образом сделать все более мощным, потому что удовольствие работает только с болью, противодействуя ей.

Мой скальп вскрикнул от боли, когда Лукьян схватил меня за волосы, дернул голову назад, чтобы прижаться губами к моей шее, впиться зубами в кожу, заклеймить меня своим прикосновением.

Мы двигались. Я не совсем поняла это, пока не врезалась спиной в стол. Боль рикошетом отскочила. Я ахнула, но не остановила Лукьяна, который грубо толкнул меня на холодную поверхность. Вокруг меня грохотали подсвечники и тарелки. Я их почти не замечала.

Потому что Лукьян смотрел на меня сверху вниз. Пожирал меня.

Моя рубашка каким-то образом исчезла. Бюстгальтер спущен, красные и опухшие соски торчали из чашечек. Его пальцы потянулись вверх, по моей груди. Затем они метнулись в сторону, чтобы схватить нож.