Рак и другие приключения Танюши

Надо сказать, компания у нас подобралась, что надо. Олеся – преподаватель медицинского колледжа, Лена – врач-терапевт, Тоня – инженер на пенсии, ну, и собственно, я – инженер и педагог. Олеся жила через стенку от нас. Сначала с ней ещё жила бабуля из гиперактивных, которая постоянно говорила нам: "Так что любить себя, девчонки, надо!", и была права. Но она выписалась раньше всех, а мы с девчонками отлично проводили время. Мне кажется, я вообще никогда не отдыхала так, как там. Тебе официально можно валять дурака, и этому будут только рады. Я всё время улыбалась. Как-то одна из новеньких женщин даже спросила: "Что это за девочки тут ходят, улыбаются?".

Только один раз, когда к Олесе подселили молоденькую девушку с фиброаденомой, таких выписывают через три дня, мы увидели слёзы. Я не выдержала и спросила:

– Ты чего ревёшь?

– Себя жалко!

– Если не прекратишь, отведу тебя в детское отделение, там некоторые дети волос своих никогда не видели, посмотришь!

Она выпучила на меня глаза, всхлипнула для порядка ещё разок и больше не плакала. Перед выпиской подошла, обняла нас всех, даже номер телефона мой взяла, молодец девчонка!

В день, когда я заселилась в палату, на операцию забрали Тоню. За неё переживали не только соседки по палате, всё отделение ходило по коридору в ожидании. Там все болели друг за друга. Делают ещё, в послеоперационной, проснулась, надо отнести ей телефон …

На следующий день оперировали Олесю, им с Тоней обеим удалили по одной молочной железе целиком. Они накупили бюстгальтеров с кармашками для протезов. Все вместе мы заказали в интернет-магазине шапочки прикрывать будущие лысины. Увлечённо подбирали головные уборы под цвет глаз, тонкие на жару, потолще на осень.

Олеся плохо перенесла наркоз, её тошнило ещё два дня. А всё потому, что накануне она боялась, что его недодадут, и она будет всё чувствовать. Попросила побольше, получила.

Днём позже, когда пришла моя очередь, я настоятельно рекомендовала пришедшему анестезиологу тщательно рассчитать дозу с учётом моих индивидуальных особенностей. Было сделано. Но про это чуть позже, я хочу вернуться в первый день.

Лечащим врачом в нашей палате был ЕВ, молодой, вечно улыбающийся от уха до уха, за что был нами ласково прозван Женечкой, ещё одна опора. Женечка никогда не отвечал на вопросы однозначно, оставляя даже в плохих ситуациях шанс на хороший исход. В нашу палату он приходил, нам казалось, передохнуть. У нас всегда было весело, мы не терзали его глупостями и вопросами, чётко выполняли указания и вообще были душки. Когда он пришёл знакомиться с новой пациенткой, со мной, то есть, был явно недоволен моим возрастом, а было мне 34 годочка. Заведующий, к слову, тоже отчитал меня по этому поводу, я обещала ему, что к химиотерапии мне станет 35.

– Ты здесь что делаешь, тебе ещё рано?! (Будто бывает самое время)

– Ну, извините!

– Рассказывай, как тут оказалась.

Рассказала.

– Сама влипла, сама и выберусь.

– Молодец!

– Пока нет.

Он смотрел на нас, и на его молодом лице сквозь улыбку проступала щемящая душу жалость. Он знал, что операция – это только начало, самое сложное впереди. Он знал, что мы стоим на пороге, и каждый день кто-то через него переступает. Ему так нас было жалко, что мне было жалко его, нам всем. И мы изо всех сил делали вид, что всё хорошо, мы, мол, не боимся, бабы сильные, коней взглядом останавливаем. Он делал вид, что верит, а мы наивно полагали, что так и есть.

Вечером перед операцией мне принесли таблетки, дали ЦУ на утро и пожелали спокойной ночи. Утром повезли в операционную. Там уже ждал ЮИ, которого я попросила оперировать, и он великодушно поменялся с другим врачом. Одновременно РП оперировал Лену. Я попросила врачей оставить мой "самолёт", чтобы я на него посмотрела, но мне ответили, что его сразу отправят на гистологию. Накануне я написала маслом маки для ЮИ и спросила, лёжа на операционном столе, любит ли он эти цветы. Ответил, что любит. На просьбу хотя бы сфотографировать опухоль он улыбнулся и промолчал. Потом я зачем-то сказала, что стены в отделении надо бы перекрасить, и уснула.

Очнулась я в реанимации, вокруг меня была какая-то суета, оказывается, сильная тахикардия. Увидев, что я открыла глаза, подошёл врач, попросил сжать его руку, я сжала и отрубилась. Когда очнулась, услышала голос медсестры:

– У пациентки была тахикардия, но сама купировалась.

– Значит, всё хорошо.

При словах "всё хорошо" я отрубилась снова и проснулась уже в послеоперационной. Передо мной стоял ЮИ.

– Ну, что, как себя чувствует здоровая женщина?

Я слабо улыбнулась. Лена лежала рядом. Она потом рассказывала, что это она подняла тревогу из-за меня. Я вдруг стала белая, как полотно, а она, врач, даже сквозь собственный наркоз заметила и позвала медсестру.

Ночью меня затошнило, не обнаружив рядом с собой ни судна, ни тазика, я встала, прикрывшись простынёй, и порулила к выходу буквально по абрису, так как была без очков, в темноте, в полусознательном состоянии. У входа в палату я обнаружила стопку уток, взяла одну, и меня тут же вырвало. Это заметила пожилая медсестра.