Раневская в домашних тапочках. Самый близкий человек вспоминает

– Я осталась, – усмехается сестра. – Царь Борис, в сущности, человек неплохой. Другой бы послал меня куда подальше, а он усадил, налил коньячку… Мы выпили, повторили, поговорили и сошлись на том, что не надо ничего менять и осложнять тоже ничего не надо. Он порвал приказ, я – свое заявление. Мне пообещали роль в какой-то революционной пьесе про Кубу. Я уточнила – роль проститутки? И пояснила, что в революционных пьесах мне лучше всего удаются падшие женщины. Но там вроде бы не проститутка. Пьесу пишет Жора Мдивани, я его хорошо знаю, уверена, что пьеса окажется неплохой, но я на всякий случай от нее отказалась.

– Почему? – удивляюсь я.

– Потому что у меня не кубинский, а еврейский темперамент! – отвечает сестра.

Понимаю, что она шутит. При чем здесь темперамент? Мы вместе смеемся.

12.11.1961

В газете человек с чудесной фамилией Шалуновский (уж не псевдоним ли?) ругает картину с интригующим названием «Человек ниоткуда», называет ее сумбурной. Судя по названию, картина про эмиграцию. Надо бы посмотреть, пока ее не сняли с проката. Здесь это происходит очень быстро.

13.11.1961

Посмотрела «Человека ниоткуда». Действительно сумбурно и неинтересно. Дрянь. Правильно ругают. Сестру пригласили выступить в клубе «Спецэлеватормельстроя». Название очаровало меня настолько, что я выучила его наизусть. А поначалу даже прочесть не смогла, сбивалась.

14.11.1961

Татьяна-журналист посоветовала сестре купить магнитофон. Говорит, что это очень удобно – наговаривать свои воспоминания на пленку.

– Какая она хитрожопая, – смеется сестра. – Я, значит, куплю магнитофон, наговорю воспоминания, а она их запишет, издаст и озолотится! Могла бы в ожидании такого гешефта купить магнитофон и подарить мне. И не наш, а заграничный, ездит же туда-сюда постоянно. Все равно окупится сторицей.

Мне очень нравится идея с мемуарами. Уговариваю сестру написать их. Предлагаю свою помощь. Я же ничем, кроме хозяйства, не занята, могла бы делать записи, систематизировать их. Недаром же я в молодости, когда у нас был кризис, некоторое время работала секретарем у M. de Laboulaye. Сестра, к величайшему моему сожалению, отказалась, ей пока не до мемуаров. А я так хотела быть ей полезной и узнать побольше о ее жизни. Мы родные сестры, но мы прожили наши жизни вдали друг от друга, совсем не общаясь. Это печальное обстоятельство в какой-то степени делает нас чужими, мешает нам понимать друг друга. В детстве сестра, при всех особенностях ее характера, была мне понятна, а сейчас – нет. Раньше я могла предсказать, как она отреагирует на то или иное слово, а сейчас не могу. Очень часто явная грубость может быть пропущена мимо ушей или встречена смехом, а совершенно невинное замечание вызывает бурю. Сегодня я сказала мимоходом, увидев новую фетровую шляпку сестры: «Ах, точно такую шляпку в тридцать втором году я купила в Вене!» Это классический фасон, который не меняется уже полвека, и в словах моих не содержалось никаких намеков, но сестра вспылила и упрекнула меня в том, что я «как сыр в масле каталась» (терпеть не могу это глупое выражение!), пока она «выбивалась в люди, экономя каждую копейку». При чем мои слова и это совершенно невразумительное сравнение? Какая связь? Если бы сестра хотела выйти замуж в том возрасте, когда вышла я, то кто ей мешал сделать это? Она бы успела еще до всех революций, и партия ей бы нашлась хорошая, несмотря на ее взбалмошный характер. В старом Таганроге «титул» дочери Фельдмана дорого стоил. Разве не делали отцу намеков Апштейн из Киева и Менделевич из Одессы? Оба они мечтали породнится с нами, сын Менделевича даже специально для знакомства с нашей семьей и сестрой, в частности, приезжал в Таганрог. Что сказала сестра? «Какой плюгавый бобик!» А отец этого «бобика» ворочал миллионами! И сам Менделевич смотрелся вполне неплохо. Ростом он не вышел, но черты лица у него были приятные, и ума ему было не занимать. Нет, гренадера она себе, что ли, хотела? Тогда зачем меня попрекать! Сыр в масле! Сэзол дир дунэрн ин бойх, вэсту мэйнэн аз сиз а хомэн-клапэр![75]

Я придумала хитрость – буду провоцировать сестру на воспоминания и тайно их записывать. Может, из этого выйдут когда-нибудь мемуары.

17.11.1961

В нашем доме много сплетничают. Ничего удивительного, людям свойственно сплетничать. У самой иногда язычок так и чешется, но я всегда стараюсь держаться в рамках. Сплетничать сплетничаю, но не злословлю и никого не осуждаю. Больше всего сплетничают про Лиду, к которой мы ходим «на телевизор». Молва приписывает ей какое-то невообразимое количество любовников, а ее похождения это настоящее rocambolesque[76].

Я спросила у сестры, ведь она дружит с Лидой, правда ли все то, что рассказывают про нее. Неужели у нее такая бурная жизнь?