Раннее (сборник)

Что дважды два так часто – не четыре,Не знал я. Оттого был свят и нетерпим.Узнал – и хорошо и смутно мне в подлунном мире,И по-сердечному мне просто стало с ним.Не привелось спираль наук исполнить.От философии, от споров я поник устало, –Искусства искорка осколком русских молнийКо мне на камень сердца пала.Ка-кая ло-ги-ка?! Моих родных в застенкахТерзали, – я – я рвался умеретьЗа слов их медь,От доброты чрезмерной черезмерно злых!Цветов немного есть, но много есть оттенков,И полюбился мне тогда один из них.В те годы красный цвет дробился радугой,И, жаром переливчатых полос его обваренный,Я недоумевал речам Смирнова, Радека,Стонал перед загадочным молчанием Бухарина.Я понимал, я чувствовал, что что-то здесь не то,Что правды ни следаВ судебных строках нет, –

И я метался: что? –Когда?Сломило Революции хребет?Делил их камер немоту – и наконецВ затылок свой я принял их свинец.А годы шли. Цвета бежали за цветами,Безшумно выскользнув, из красного ушла его душа –И беззастенчиво взнесли над площадямиВсё то, над чем глумились, потроша.Сегодня марши слушаю по радио – шагаютЛейб-гвардии Преображенский и Измайловский полки!!{57} –Что я? Где я? Мне уши изменяют?Их марши бывшие играют –Бывшие большевики…Шли годы. Воздвигались монументы,Вшивалось золото в чиновничьи мундиры позументом,Ораторы коснели, запинаясь по шпаргалкам,И на трибуны под унылые аплодисментыВожди являлись жирною развалкой.И сверх могил, нарыхленных как грядок,Парил немыслимый, неслыханный порядок.

Я помню зал Ленмастерских. Собрание рабочих,Какие в годы те до изнуренья длились.В однообразных прениях часами ночиЧасы вечерние давно сменились.Молчали, хлопали, вставали в нужный миг.Всё было, как заведено. Всё было, как везде.И вдруг на сцену поднялся старик,Очки, обмотанные ниточкой, воздев.Он был – как старых пролетариев рисуют на плакатах,Годов десятых неприлично ожившая быль.В углубинах лица его осела черноватоМеталла и металла спиленная пыль.Никто не доглядел, когда просил он слова,И не приметили, как был он неположенно взволнован,Когда, уставясь отрешённо в зал,Глубоким голосом сказал,Как в жизни говорят не в каждойИ говорят – однажды:«Вот она – звёздочка – в сердце моём,Зажжённая – Владимиром – ИльичомВ Тысяча – Девятьсот – Пятом!..»

Устало морщились: оратор!Сейчас международных дел коснётся,Гляди, за час до сути доберётся.А он, вцепясь в трибуны аналой{58},Гремел перед толпой,Раздвинув междубровье:«Зря– баррикады– строили– встарь?Зря, значит,– мы– умирали?К ТРОНУ– бредёт– по рабочей– кровиЦАРЬ!СТАЛИН!!!»Партер откинулся, нагнулся бельэтаж,И сладкий ужас оковал

Оцепеневший зал,И слышно было, как упалСтенографистки карандаш{59}, –Слова, как кони, понесли упряжкой взбешенной,Дробя по лбам, по головам, по памяти, по лжи, –И кто-то крикнул одиноко: «Он – помешанный!»И кто-то закричал испуганно: «Держи!»На сцене топот,В первом ряде шум, –А он разил, разил их словом протопопа,Безсмертный Аввакум!Ему заткнули рот, уволокли за сцену,Ещё донёсся хрип из-за кулис,Забегали посланцы вверх и вниз, –А зал,Огромный зал –Молчал…И на трибуну, на замену,Не сразу вышел кто-то полный.Как верноподданного гнева сдерживая волны,Застыл с рукою вскинутой:«Товарищи! Спокойно. Меры приняты».