Время шло-катилось. Лохов писал-сочинял стихи, мечтал о новом сборнике и учил детей. Аня писала-рисовала элегические пейзажи и натюрморты, мечтала о персональной выставке и варила щи. Их родственники Елизаровы между тем создали-родили вместо новой Ивашки какой-то торговый кооператив, обкатывали машину-иномарку, обустраивали дачу, заложили в пригороде особняк двухэтажный... И вот когда после кровавой осени 93-го Россия окончательно размежевалась-поделилась на бедных и богатых, вдруг и выяснилось, что Елизаровы — преуспевающие буржуины, а Лоховы — самая что ни на есть распозорная голь-нищета.
Оно бы ничего: бедность, как говорится, не порок. Однако ж порой и вшивой гнилой интеллигенции кушать хотца. Зарплату издевательскую в школе напрочь зажимать-задерживать стали, пейзажи-натюрморты почти вовсе перестали покупать... Один раз Анна у сестры перехватила деньжонок, другой раз в долг попросила, третий раз подзаняла...
Пошла к Елизаровым — а куда ж денешься? — и опять, и снова...
Ну и, разумеется, рано или поздно, а ультимативно-деловой семейно-родственный разговор должен был состояться. И он состоялся. Впрочем, говорила-выступала на этом семейном совете одна Татьяна Ильинична — Боря по традиции молча угрюмо сопел в две дырочки, Иван с Аней подавленно, без возражений, внимали по сути не советам, а приказам: всё, хватит бездельничать — пора бабки заколачивать, отдавать долги и начинать самим жить по-людски. Это ж надо, даже
Так Иван с Аней стали торгашами.
Ух, и корчило поначалу Лохова.
Ну, ладно бы ещё — книгами торговать. А то — пиво, водка, сигареты, жвачка... Но постепенно, со временем Иван чуть уравновесился-смирился. Магазинчик-павильон с претенциозным названием «Елизаровский» стоял на бойком месте, на перекрёстке Мичуринской и Карла Маркса, неподалёку от центра. Рядом — «Детский мир», ледовый Дворец спорта, больница, микрорайон новых высоток. Народу, особенно днём, заглядывало много: скучать не приходилось, да и выручка-прибыль, а с ней и зарплатная доля скапливалась бойко — глядишь, вскоре и весь долг милым родственничкам можно будет возвернуть, выкупиться на свободу. А в ночные смены и вовсе благодать — сиди, книжки хорошие читай-почитывай или стихи вволю сочиняй.
Были-случались, конечно, и всякие неприятности — в торговом бизнесе без них разве ж обойдёшься? Подсунули раза три-четыре Лохову фальшивые купюры — прежде чем он научился их распознавать, да попытались как-то раз ограбить «Елизаровский»
Вот и та катастрофа, круто изменившая жизнь-судьбу Лохова в 1996-м, опять в году Крысы, началась тихо, подкралась незаметно, произошла буквально средь бела дня и на глазах у многочисленных свидетелей...
Прилюдно!
Он так и сказал, словно подсмеиваясь над Иосифом Давидовичем:
— Я имею до вас интерес, чтобы вы стали моим компаньоном...
Старый еврей машинально стянул с головы парик и вытер платком мокрую лысину.
— Коль раз вы меня спрашиваете, то я бы хотел услышать подробностей.
Иосиф Давидович приладил на место парик, постарался взять себя в руки, построжеть, дабы в случае нелепого розыгрыша сохранить полное достоинство. Впрочем, чутьё всё сильнее и определённее сигнализировало Иосифу Давидовичу — дело явно пахнет деньгами. Это только нищета позорная, не умеющая жить, лохи всякие уверены-считают, будто денежки не пахнут. О-го-го, ещё как сильно пахнут! Как вкусно, как сладко пахнут — слаще желанной женщины! Особенно — когда их много и они твои...
Парень тоже построжел, отставил напёрсток с коньяком в сторону, перестал прикладывать руку к груди, заговорил делово:
— Значит так: в особые подробности, извините, я входить не буду — это пока лишнее. Да и — вы же человек деловой, понимаете — не все подробности можно рассказать. Как говорится — коммерческая тайна. Суть же вот в чём: я, извините, изобрёл способ, как делать фальшивые деньги на таком уровне, что их практически нельзя отличить от настоящих. Впрочем, извините, мне не очень нравится слово «фальшивые», поэтому я предпочитаю говорить — «мои» или «свои». Итак, — вы следите за моей мыслью, дорогой Иосиф Давидович? — я научился делать