Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Закрыв дверь своей комнаты, я сел на кровать. Возможно ли настолько плохо знать тех, кого мы любим? Что случилось с нашей прежней любовью? Консепсьон ненавидела меня… Она меня ненавидела… Я не переставал повторять эти три слова, которые звучали для меня как надгробная молитва. Маленькая Консепсьон с берега Гвадалквивира ненавидела меня… Но, что бы она ни сделала, она не сможет перечеркнуть нашего прошлого. У сегодняшней Консепсьон не было ничего общего ни с девочкой, для которой я изображал бесстрашного тореро, ни с девушкой, прогуливающейся со мной под руку по улицам Трианы, что изумляло жителей квартала. Их изумляла чистота наших отношений, слышишь, Консепсьон?

Я снимал туфли, когда мне на память пришло то, что сказала Консепсьон о кампании, развязанной против Луиса. Она и вправду превосходила все допустимое, доходя до ненависти. Почему?

Даже несмотря на отличную форму Луиса, современным тореро не приходилось, по-моему опасаться до такой степени за свою репутацию. Я бы мог повторить это при всех. Тогда откуда это бешенство? Еще и еще раз я повторял этот вопрос, но так и не нашел на него ответа. Я собирался уже погасить ночник, когда мой мозг пронзила одна мысль, задержавшая мою руку в воздухе. Мы все говорили только о Луисе, но а если он — только предлог? Что если через него хотели дотянуться до Рибальты, зная, что он рискует всем состоянием? У бизнесменов противники всегда безжалостны. Я пообещал себе поговорить об этом завтра с доном Амадео.

* * *

Пообедав в Барселоне, мы днем уже были во Франции, а к вечеру добрались до Арле, улицы которого были полны шумных и смеющихся людей. Я хотел, чтобы у Луиса и его спутников оставался целый день для отдыха перед выступлением. Нужно было начинать понемногу, ведь у Вальдереса еще не было достаточной закалки, чтобы вынести бешеный ритм жизни знаменитых тореро во время сезона коррид.

Подымаясь из-за стола, я попросил дона Амадео уделить мне несколько минут. Он вышел со мной на улицу и, прогуливаясь под платанами, я рассказал ему все, что мне пришло в голову о настоящих причинах кампании, проводившейся против Вальдереса.

— Скажите, дон Амадео, у вас есть враги, способные потратить немало денег только для того, чтобы вас разорить?

— Конечно, дон Эстебан, в нашей профессии мы часто вынуждены сражаться оружием, благородство которого вызывает сомнения. Я не смогу назвать кого-то одного, кто ненавидит меня больше других, но его существование вполне возможно. Я постараюсь поискать в редакциях источник этих денег. Позвольте мне самому с этим разобраться. Ведь если вы правы, дон Эстебан, эта история принимает личный характер, а с личными делами я привык разбираться сам. Во всяком случае, будьте уверены, им так просто со мной не справиться. Вам же необходимо сделать все, чтобы дон Луис не потерял равновесия и мы выиграли этот поединок.

Пожав друг другу руки, мы расстались. Рибальта оказался человеком, на которого можно было рассчитывать, и это придавало мне уверенность.

Прежде, чем подняться к себе, я подошел к двери комнаты Луиса и Консепсьон, которые во время поездки вынуждены были жить вместе, чтобы не давать повода для сплетен. Заметив из-под нее свет, я постучал. Когда я назвал свое имя, мне разрешили войти. В комнате с двумя кроватями Консепсьон в домашнем халате заканчивала разбирать багаж и с предосторожностью раскладывала «костюм света» своего мужа. Луис уже лежал в кровати и встретил меня шуткой, свидетельствующей о его хорошем настроении:

— Что, наседка хочет увидеть, благоразумно ли ведет себя ее цыпленок?

Консепсьон сделала вид, что не замечает моего присутствия, и от ее чересчур заметного презрения мне сдавило горло. Я присел на кровать Вальдереса.

— Луис, ты, ведь знаешь, что пресса ополчилась на тебя?

— А! Не беспокойся… Они умолкнут, когда им это надоест.

Я заметил некоторую наигранность в его тоне. Безусловно, это задело его больше, чем он хотел показать.

— Ладно. В конце концов, в таких делах публика — единственный арбитр и, если будешь работать как следует, они быстро прикусят язык. И все же я долго думал над этим. У меня был разговор с доном Амадео, и мы пришли к согласию.

— То есть?

— То есть вполне возможно, что, несмотря на мнение некоторых, эта кампания направлена вовсе не против тебя.

Я почувствовал, как позади меня Консепсьон перестала работать и внимательно стала прислушиваться к нашему разговору. Луис не скрывал своего удивления.

— В таком случае, против кого же?

— Против дона Амадео.

Я рассказал ему о выводах, к которым я пришел и с которыми согласился Рибальта. Луис словно освободился от тяжелого груза. Когда я уходил, он был полностью спокоен. Консепсьон проводила меня до порога и, прикрыв за собой дверь, чтобы в комнате не было слышно ее слов, сказала:

— Надеюсь, что ты был искренен, Эстебан.

Не отвечая, я пожал плечами и ушел к себе спать.