Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Тут нужно сделать очень важное для понимания политики царя Алексея Михайловича отступление. Он и его предшественники и преемники – московские великие князья и цари

– не только по-человечески и по-христиански жалели «ограбленных и оскорбленных» заезжих иерархов и мечтали об объединении всех православных народов, но и – что очень важно, хотя об этом почти никогда, насколько я знаю, не говорили и не писали, – были в огромном и неоплатном долгу перед греческим духовенством вообще и Константинопольским патриархатом особенно.

Я имею в виду постепенное, в течение XIV-XV вв., возвышение Москвы и ее князей от почти нуля до положения объединителей и возглавителей Руси.

Это возвышение нельзя объяснить особо выгодным военным или торговым положением Москвы (которых не было, а у других русских городов они были – например, у Старой Ладоги, Киева, Новгорода, Смоленска, Пскова, Твери, Костромы, Ярославля и Нижнего Новгорода), ее особой древностью и святостью (которых не было, а у Киева, Смоленска, Ростова, Пскова и Новгорода они были), многочисленностью населения и войска (в чем она уступала Новгороду и Литве), храбростью ее войск (неоднократно битых тверичами) или князей (которые ползали буквально на четвереньках перед ханами в Орде и целовали руки даже не ханов, но ханских баскаков), особенными талантами москвичей к изготовлению и использованию военной техники (в чем они уступали новгородцам) или к фортификации (уступали псковичам) и т.д.

Это возвышение можно объяснить только тем, что Москву постоянно поддерживали: 1) русские митрополиты – главы русской Церкви; 2) ханы Орды. Русские митрополиты (как русские по рождению, так и греки) во всем и, в частности, в этом, повиновались, естественно, рукополагавшим и контролировавшим их Константинопольским патриархам и проводили диктуемую ими политику; Орда была постоянным союзником Константинополя и прислушивалась к его рекомендациям. «Именно благодаря Византии Москва, а не Вильно или Тверь <или Новгород>, стала столицей; <…> Литва <…> в XIV в. владела большей частью Руси, в том числе древней княжеской столицей Киевом, <…> располагала большим населением, отождествлявшим себя с "Русью" и пользовалась большей независимостью от татар; <…> Византия должна была совершить трудный выбор между двумя Россиями <то есть, Киевской и Московской>» [59, с.322]. И сделала выбор в пользу Москвы, в которой этого не забывали.

Но лишь в середине XVII в. материальная мощь выросшего, объединенного и окрепшего Московского государства позволила пытаться подкрепить эту мысль (говоря коротко – идею Москвы как 3-го Рима) какими-то реальными политическими и военными действиями, а не только щедрой милостыней заезжим духовным и мiрским грекам. «До царствования Алексея Михайловича, когда обстоятельства совершенно изменились, отношения России к Турции были самые миролюбивые. Иоанн IV, Федор Иоаннович, Борис Годунов и Михаил Романов шли по стопам Иоанна III, поддерживали дружественные отношения со Стамбулом, но в то же время издавали воинственные клики в угоду западу. До султанов эти клики не доходили, а если они их и слышали, то не особенно смущались ими» [48, с.107], зная, конечно, по опыту, что за «воинственными кликами» (которые, вероятно, до них все же доходили) не последует враждебных действий. «От <…> участия в анти-османской коалиции <…> на самом деле московское правительство всегда отстранялось, не желая обострять отношения с Портой» [71, с.178], и только вело многообещающие переговоры с западными христианскими государями о таком участии, не желая обострять отношения и с ними. Впрочем, бедная и недостаточно организованная Россия и не могла противопоставить реальной вооруженной силы могущественнейшему государству (в Европе и, возможно – если забыть о Китае – , в мiре) XV-XVI вв. – Османской Империи – и ее сильнейшей в мiре армии. В «царствование Алексея Михайловича обстоятельства совершенно изменились» – и в объединенной и окрепшей России, и в разъедаемой этническими противоречиями и коррупцией, хоть и сохраняющей все внешние признаки государственной и военной мощи Турции. Именно в «XVII в. <…> в Османской империи <…> появились силы, подтачивающие ее изнутри» [71, с.22].