Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

Но тут женщина, которую Стина Мария звала своей мамой, вдруг как закричит во весь голос! Никто еще не слыхал в подземном царстве такого крика.

— Красавица моя! — кричала женщина-тень. — Солнышко мое!

Она ворвалась в толпу и обхватила Стину Марию своими легкими руками. Посмотрев на подземных жителей почерневшими от гнева глазами, она крикнула им срывающимся голосом:

— Только я сама, и никто другой, уложу мое дитя спать, когда настанет время!

Она подняла Стину Марию на руки и понесла к озеру, а все подземные жители стояли молча и ждали.

— Пойдем, красавица моя! — бормотала женщина. — Пойдем, спать пора!

Над озером клубился туман. Едва женщина вступила в него, он густою пеленою обвил ее и девочку. Но Стина Мария заметила, как внизу под ногами блеснула вода, и с тоской подумала: «Ох ты мой ягненочек, не видать тебе больше Капелы!»

Но женщина-тень, которую Стина Мария звала мамой, погладила ее легкой рукой по головке и шепнула:

— Беги вслед за овечками, красавица моя!

И Стина Мария очутилась совсем одна, в густом тумане не видно было ни зги, только впереди звенели золотые колокольчики, и девочка шла за ними. Колокольчики вели ее сквозь мрак и туман, она шла долго-долго, сама не зная куда, и после долгого пути вдруг почувствовала под ногами траву, короткую общипанную овцами травку, какая бывает на выгоне.

«Вот уж не знаю, куда я попала, — подумала Стина Мария. — Но трава тут растет такая же, как у нас дома».

В тот же миг туман пал росою, и девочка увидала месяц. Месяц светил над хутором Капела, он как раз выглянул из-за крыши овчарни. А на Лисьем камне сидел дедушка и держал в руках свой посох.

— Где же ты так долго пропадала? — спросил дедушка. — Пойдем скорее домой, пока похлебка не остыла!

Но тут он замолчал. Потому что увидел овец. Красивые белые овечки паслись на лугу вместе с малыми ягнятами, дедушка ясно разглядел их на лугу в свете месяца и услышал нежный звон колокольчиков.

— Вот уж правда, старость — не радость, — сказал дедушка. — У меня в ушах звенит, и я вижу овец, которых загрыз волк.

— Это не те овцы, которых волк загрыз, — сказала Стина Мария.

Тогда дедушка посмотрел ей в глаза и понял, где побывала Стина Мария. Тот, кто побывал у подземных жителей, на всю жизнь остается меченым. Даже если ты пробыл там ровно столько времени, сколько надо, чтобы похлебка сварилась и месяц успел подняться над овчарней, метка все равно останется у тебя на всю жизнь.

Дедушка поднял Стину Марию на руки и посадил ее к себе на колени.

— Ox ты мой ягненочек, — сказал дедушка. — Сколько же времени ты пропадала, бедная овечка?

— Много месяцев и много лет, — ответила Стина Мария. — И если бы ты не позвал меня, я бы там и осталась.

Но в старых дедушкиных глазах светилась радость при виде овечек. Он всех пересчитал и убедился, что их столько же, сколько сгубил волк.

— Похоже, что в Капеле все-таки будут стричь овец, — сказал дедушка Стине Марии. — Похоже, что надо мне с вечера наточить овечьи ножницы. Если, конечно, лунные овечки — твои.

— Мои они, чьи ж еще! — сказала Стина Мария. — Сейчас они беленькие, а были серые, когда мне их дали…

— Тсс. Молчок! — перебил дедушка.

— Дали те, кого нельзя называть по имени, — закончила Стина Мария.

Месяц все выше поднимался над крышей овчарни и озарил своим светом луг, на котором паслись овцы и ягнята хутора Капела. Дедушка взял свой посох и постучал по земле: «Стук-стук-постук…»

— Тсс! Молчок! — остановила его Стина Мария.

И шепотом, дедушке на ушко, сказала стих, который был так же стар, как старинный хутор Капела:

Стук-стук-постук!Для овечек тучный луг.Сколько было — столько есть.Тучек на небе не счесть.

Рыцарь Нильс из Дубовой Рощи

авным-давно, в пору бед и нищеты, жил на маленьком хуторе, затерявшемся в глухом лесу, мальчик по имени Нильс. Хутор этот прозывался Дубовой Рощей. Таких маленьких, сереньких, бедных хуторков было в то время много. Одно богатство и было в них — малые ребятишки. Но такие, как Нильс, встречались редко. Случилось так, что он тяжко захворал, мать боялась, что он умрет, и уложила его в постель в чистой горнице, куда по будням детям и носа сунуть не давали. Впервые в своей жизни Нильс занимал один целую кровать. Его трясло в лихорадке, голова горела, и он едва понимал, что с ним творится, однако знал, что спать одному в постели — большая роскошь. Чистая горница казалась ему настоящим раем. Штора в горнице была опущена, и в ней царили прохлада и полумрак. Стоял июнь, цвели сирень и ракитник, в распахнутое окно из сада, словно сквозь сон, до Нильса доносилось их благоухание, в лесу без устали куковала кукушка. Мать со страхом слушала это кукование, и вечером, когда воротился домой отец, она сказала помертвевшим голосом:

— Нильс покидает нас. Слышишь, кукушка кукует.