Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

Вскоре оттуда послышался мощный грохот, крики величайшего ликования, и в тот же миг зазвонил звонок. Гул стал еще сильнее, и изо всех классов так и брызнули орды мальчишек. Они, толпясь, рвались к выходу с тем железобетонным упорством, с каким рвутся к спасательной шлюпке потерпевшие кораблекрушение. Ведь в таких случаях речь идет о секундах! Однако Расмус нерешительно топтался на месте. Он не осмеливался уйти, прежде чем магистр не скажет ему свое слово.

А магистр Фрёберг, уходя из класса, остановился при виде грешника, стоявшего в коридоре с такой покаянной рожицей! Взяв Расмуса за ухо, магистр сказал:

— Ну?!

Расмус ничего не ответил, но магистр Фрёберг понял, как безумно рвется отсюда мальчишеская душа Расмуса, и, поскольку магистр был человеком мудрым, он, мягко улыбнувшись, сказал:

— Узников выпустить на свободу!.. Пришла весна!

И вот они стоят уже перед школой — двое выпущенных на свободу узников, залитых благодатными лучами весеннего солнца.

— Орел или решка? — спросил Расмус, сунув пятиэровую монетку прямо под нос Понтуса. — Если орел, пойдем на Лускнеккармальмен — Вшивую горку, а если решка, то тоже пойдем на Вшивую горку. Но если пятиэровик станет ребром, отправимся домой учить уроки.

Понтус удовлетворенно хихикнул:

— Да, это будет только справедливо! Надеюсь, монетка станет ребром. В самом деле — надеюсь!

Расмус подбросил пятиэровик в воздух, и тот с легким звоном шлепнулся на тротуар. Наклонившись, Расмус широко улыбнулся:

— He-а, он не стал ребром, значит, уроки учить не будем.

Понтус снова хихикнул.

— Судьба! — произнес он. — А против судьбы не попрешь! Вшивая горка одержала верх. Идем!

Вшивая горка с незапамятных времен была городской рыночной площадью, куда барышники и торговцы скотом столетиями стекались на весеннюю ярмарку.

Устремлялись туда и владельцы бродячих цирков, зверинцев и аттракционов, и называлось это все — Тиволи.

Все авантюрное, что только вмещал в себя мирный Вестанвик, скапливалось на ярмарке. И в самом воздухе носилось там нечто авантюрное. Там затаился как бы никогда не выветривавшийся запах застарелого конского навоза и звуки никогда по-настоящему не умолкавшей старой шарманки. Там жили бурные воспоминания о поножовщине в былые времена и о дикой кочевой жизни цыган. Теперь, пожалуй, все протекало спокойнее. Там, как всегда, собирались из окрестных селений радующиеся ярмарке крестьяне — купить поросят или выменять коров. Но барышников теперь водилось там не так уж много, поскольку оставалось не так много лошадей, с которыми можно было бы барышничать. Хотя, конечно, туда по-прежнему наезжали разные темные личности с тощими клячами, которым они устраивали пробный пробег, гоняя так, что пот лил ручьями. Жизнь на ярмарке, разумеется, цвела пышным цветом — крутились карусели, в тарах гремели выстрелы, а чудные иноземцы, говорившие на чудных иноземных языках, жили в домах-фургонах вокруг всей Вшивой горки. И по-прежнему для каждого ребенка в Вестанвике ярмарка была приключением, равных которому не было на свете.

Название Вшивая горка было пережитком былых времен, и теперь уже совершенно несправедливым. В маленьких ветхих деревянных домишках, обрамлявших рыночную площадь, не было никаких вредных насекомых; во всяком случае, это возмущенно оспаривали жившие там люди. И все-таки ни один человек не сподобился называть Вшивую горку ее настоящим именем: Вестермальмен — Западная горка.

Пятиэровик отказался вставать ребром, так что Расмус с Понтусом устремились на рыночную площадь.

Жизнь была прекрасной, день — длинным, спешить было особенно некуда. Дружески обхватив друг друга за плечи, они брели по улице, а ненавистные учебники, болтаясь на кожаных ремнях, били их по ногам. И тут навстречу им выскочила маленькая жесткошерстная черная такса, мчавшаяся с такой быстротой, на какую только способны были ее коротенькие ножки.

— Смотри-ка, Глупыш! — сказал Понтус.

В глазах Расмуса зажегся теплый огонек. Глупыш был его собственным, бесконечно любимым песиком. Расмус до боли обрадовался, увидев Глупыша, однако с упреком сказал:

— Глупыш, ты ведь знаешь, тебе нельзя убегать из дому!

Собака остановилась, сознавая свою вину. Приподняв в нерешительности переднюю лапку, она молча стояла, глядя на хозяина. И Расмус, посмотрев на Глупыша, преисполненным нежности голосом сказал:

— Понимаешь, Глупыш, вообще-то тебе нельзя убегать из дому, но все равно иди сюда!

И Глупыш подбежал к нему. Он прыгал от радости, безумно счастливый каждой клеточкой своего маленького собачьего тельца, оттого что прощен; его хвостик так и мелькал в воздухе, он лаял изо всех сил, он был самым веселым песиком в мире. И Расмус, наклонившись, взял его на руки.

— Ну и дурной же ты маленький песик, Глупыш, — сказал он, погладив темную голову таксы.

Понтус с завистью смотрел на них.

— Какой ты счастливый, что у тебя собственная собака!

Расмус еще сильнее прижал Глупыша к себе.

— Да, в самом деле я счастливый. Он — только мой. Правда, Крапинка заигрывает с ним изо всех сил.