Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

– Шломо… – говорю. – Возьми да почитай сам. Давай закроем сейчас все-таки эту тему, а… Давай на лавочку сядем у реки… Посидим… Немножечко… Молча… Взгляни, – говорю, – на эти отвратительные казарменные березки по периметру Тэйта! Замечал, – говорю, – что эти советские березки никогда здесь ни на миллиметр не растут?! Они всегда одного и того же размера! Это какое-то чудовищное ядовитое действие проклятий и миазмов modern art! А эти чудовищные бетонные саркофаги-лавочки, закатанные в черную резину! Привет от СССР! Им, несчастным, почему-то кажется, что это уродство забавно! Они просто не пожили в царстве этого победившего уродства.

– Нет, – говорит Шломо, – ты не уходи от ответов! – говорит. – Вон, лавочка, нормальная, деревянная, чуть подальше. У меня, – говорит, – сугубо-практический интерес к эсхатологическим вопросам: нужно ли мне уже мать насильно эвакуировать обратно из Иерусалима в Милан?

– Если честно, – говорю, – Шломо, то лично мне кажется, что многие недопонимают пророчеств о Иерусалиме, которые произнес Христос. Мне кажется, что и сами первые Христовы ученики не вполне эти пророчества понимали, записывая эти пророчества по памяти. То, что произносил Христос, настолько их ошеломило и казалось настолько невероятным – ну как же! не останется камня на камне! – что ученики просто из-за недопонимания смешали два пророчества, разных по сроку исполнения, в одно. Первое пророчество, произнесенное Христом, относилось к разрушению Иерусалимского храма. А второе пророчество – к гораздо более удаленному во времени событию: концу света, который тоже, несомненно, начнется с драматических событий в Иерусалиме. Но Христос ясно говорит, что до этого момента еще предстоит целая страшная и тяжелая история, чудовищные вехи которой Христос описывает, как знаки: будут войны, восстанет народ на народ, будет голод, мор, землетрясения во многих местах, гонения на христиан, приход лжехристов и лжепророков, которые дадут великие знамения и чудеса, и умножится беззаконие. И еще один четкий признак дает Христос: Радостная Весть о Христе будет проповедана по всей вселенной, во свидетельство всем народам. То есть Христос прямо говорит, что перед концом света случится куча бедствий – но одновременно случится положительная вещь: не будет мест в мире, где не было бы проповедано Евангелие, не останется народов, которым бы не было известно имя Христа и Его учение. Мне вообще кажется, что картина, которая в эсхатологическом месте Евангелий нарисована словами пророчества Христа – это действительно картина ядерного взрыва, или чего-то подобного – потому что Христос просит тех, кто будет находиться в эти дни в Иудее, не заходить даже домой за одеждой и вещами, и даже если катастрофа застигнет, когда они будут на кровле – не заходить в дом, чтобы взять чего-нибудь, и если даже будут на поле – не обращаться назад взять одежду – а бежать как можно скорей в горы. Почему в горы? Мне кажется, что это именно как какая-то защита от ядерного взрыва, или что-то подобное. И сказано, что после «скорби» этой солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. Едва ли эта часть пророчества относилась к видению осады Иерусалима и разрушению Иерусалимского храма в 70-м году по Рождеству Христову. О будущей эсхатологической катастрофе в Иудее Христос говорит, что такого бедствия, как будет в те дни, не было и не будет никогда в истории человечества. И что если бы не сократились, по милости Бога, дни этого грядущего бедствия, то не выжил бы никто – но ради немногих избранных сократятся эти дни. И только о разрушении Иерусалимского храма Христос просто и четко сказал: это случится еще при вашем поколении.

– А ты не думаешь, – говорит Шломо (как только я приземлилась на тапчанчик деревянной скамейки на набережной), – что апостолы вообще могли все эти пророчества про разрушение Иерусалимского храма придумать – уже после того, как храм был разрушен?

Я говорю:

– А зачем бы им, интересно, это было бы придумывать? Это, что – фильм ужасов, что ли, какой-то? Зачем, Шломо?

– Ну, – говорит, присаживаясь рядом со мной на скамейку и стягивая с полной своей шеи шарф. – Ну, чтобы придать всему тексту авторитета! Уф, жарко как, действительно. Может, мне пальто снять?

Я говорю: