Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

– Халлоу! – осклабившись беззубой дырой рта говорит, обращаясь ко мне, бомж, с подбородком, показывающим лбу кулаки – в рваной куртке и бежево-коричнево-палевом, в клеточку, куцем кашемировом шарфе. – Халлоу! – повторяет бомж приветливо – машет мне правой рукой и, отвернувшись, идет вперед, метров на десять впереди нас.

– Шломо, – говорю, – как странно: знаешь, бывают с недосыпа такие ну вот крайне реалистичные ощущения, что ты какого-то незнакомого человека откуда-то знаешь! Дежавю!

– Ты о чем? – говорит Шломо.

– Я готова была бы поклясться, – говорю, – если бы клясться не было бы нельзя, – что вот того бомжа, впереди нас, я совсем недавно видела во сне, когда на секундочку прикорнула там, на лавочке, у Тэйта, когда ты с англичанками трепался…

– Как интересно! – воодушевляется Шломо. – Как интересно! Ну-ка – ну-ка?! Расскажи! И что этот бомж в твоем сне делал?!

– Кажется, шутил, – говорю, – что меня заберут, как и его, в полицию, если я буду спать на лавочках, – говорю. – Не помню точно… Подожди-подожди, Шломо – как странно… А не твой ли на нем шарф?!

Шломо орет:

– Дражайший! – с восторгом в глазах пускается огромными шагами догонять бомжа. – Дражайший! – обгоняет бомжа и заглядывает ему в лицо. – Вы не подскажете ли любезно…

Бомж недоверчиво (ко мне обращается джентльмен?) останавливается и довольно, беззубо, дружелюбно склабится Шломе в лицо.

Шломо, с радостью, вежливейше переспрашивает:

– Вы не подскажете ли, Sir, где вы приобрели данный шарф? У меня просто еще эдак с час назад был один точно такой же – не в одном ли и том же отеле мы с вами остановились и купили шарфы?

Бомж, дружелюбнейше, с улыбкой, стягивает с себя шарф и говорит:

– У-райт, ги́иза! У-райт! – протягивает было по направлению к Шломе шарф – но тут вдруг резко меняет планы, шкодливо отдергивает руку, вместе с шарфом, и со всех ног бросается удирать.

Не успеваю я и ахнуть, как Шломо неожиданно, к моему ужасу, с какой-то непредсказуемой быстротой, огромными скачками бросается, между платанами, догонять бомжа – зрелище дурацкое: большой грузноватый человек, задранный смокинг, пальто наперевес, полные ягодицы, мельтешащие в беге.

Я пускаюсь за Шломой, кричу:

– Шломо!

– Дражайший! – орет Шломо, пытаясь настигнуть бомжа. – Дражайший! Возьмите пальто! Мне жутко жарко!

Бомж уже, кажется, не слышит его – дал деру с какой-то профессиональной быстротой. Шломо, запыхавшись, в отчаянии, останавливается, потрясая рукой с пальто.

– Ну и куда мне его девать теперь! – хохочет. – Я, что, теперь весь день так и буду его таскать?! Мне уже до майки раздеться хочется! Уф, как жарко! Если бы не эта дурацкая невеста… Слушай, пойдем чего-нибудь прохладительного выпьем там, у Royal Festival Hall, а? Может, там концерт какой-нибудь сегодня есть? Ох, нет, я забыл… Нам же к невесте тащиться…

Я говорю:

– Никогда не пойму: ну почему надо уродливо строить дома – если можно строить красиво, а? Взгляни, как красиво на противоположном берегу – и как уродливо на этом! Ну вот посмотри – что за выводок однотипных бетонных ползучих уродцев – и Куин Элизабет Холл, и Национальный театр… И Роял Фестивал Холл твой любимый тоже… Сравни со сказкой башенок отеля Роял Хозгард, хотя бы, на том берегу! А здесь же на южном берегу какой-то прям заповедник советской эстетики… Зачем вот это?!

– Здания – брутализм! – довольно блещет эрудицией Шломо. – Мокрый бетон! Каждый лондонец тебе ответит, что ты ничего не понимаешь в архитектуре!

Навстречу прёт девица в нежно-розовой майке с огромным черным черепом с пустыми глазницами, нарисованным на груди, толкая впереди себя поезд двойной сидячей коляски: оба толстых ребенка маркированы тем же мертвым черепом, только повторенным многократно на синих шапочках. Передний увалень увлеченно играет черным бархатным большим пауком, стараясь отодрать ему ногу. Задний просто сидит в отрубе, как кукла.

– А я вот никогда не пойму… – горячится Шломо, – …это так, на случай если уж мы начали с тобой брюзжать сегодня на мир – то замечу: никогда не пойму, что за мерзкий культ смерти?! Это же повальная некрофилия какая-то с этими черепами на одежде! Я футболку в Милане зашел себе купить вчера в свой любимый бутик – так ни одной без этих черепов не нашел! Какая-то некрофилия! Как она на детей символ смерти не боится надевать?!

Исчадья ярких граффити на бруталистском монстре Queen Elisabeth Hall проходим без комментариев: стук колес скейтбордов; раскаты вдоль бетонной скамьи, прыжки с края – опа, один скейтбордист, заскочив на архитектурный бетонный саркофаг непонятного назначения и пытаясь перевернуться в воздухе, падает, плашмя, спиной, на цементное покрытие; друзья его, раскатывающие бетонный саркофаг вслед за ним, по очереди с хохотом перепрыгивают на скейтборде через его тело, радуясь новой игре.

– Видишь, видишь – все как с ума сошли с этими черепами! – кричит мне, уже даже не приглушая голос Шломо – и тыкая рукой в девушку, с перламутровым, бисерным, гигантским, и довольно страшным, во весь фасад, черепом, вышитым на черной майке.