Расписание тревог

Причиной тому была история с бочкой. Новый год они встречали на предыдущей скважине, в поле, и управление прислало к ним деятеля из орса с подарками. Деятель привез пряников и елочных игрушек, а спиртного — ни грамма, даже шампанского. Борис, психанув, привязал к автолавке железную бочку из-под горючего. Надо было слышать, как она загромыхала, когда автолавка тронулась. Деятель психанул тоже, полез на рожон. Борис показал ему немного бокса и немного борьбы, а на десерт — немного футбола. Все думали, что инцидент, таким образом, можно считать исчерпанным.

Но после праздника Бориса по рации пригласили в суд.

Связывалась с буровой сама судья:

— Я — Одуванчик, я — Одуванчик. Вызываю Ромашку, вызываю Ромашку.

— Ну, я — Ромашка, — отвечал Ветлугин. — Кто вызывает?

— Народная судья Шкодских, — представился Одуванчик. — Передайте водителю «атээс» Шумилову, что его приглашают в суд. Соня-Уля-Дуня. Как поняли? Прием.

— Насчет девушек вас понял, — сказал Ветлугин.

— А что неясно?

— Неясно, почему вы Одуванчик. Вам больше подошло бы другое.

— Какое? — ревниво спросил Одуванчик.

— Анютины глазки.

— Я подумаю, — отозвался не сразу Одуванчик.

Борис в суд не поехал, и через несколько дней судья опять вышла в эфир:.

— Передайте Шумилову, что ему необходимо явиться в КПЗ. Катя-Поля-Зоя.

— А Соня-Уля-Дуня как же?

— Уже не нужно. Мы дали ему семь суток за оскорбление работника орса и трое — за неявку в суд. Как вы думаете, Василек лучше звучит, чем Одуванчик?

— Анютины глазки лучше, — с сердцем сказал Ветлугин.

Оттягивать отсидку дальше было нельзя, близился конец бурения, когда вездеход особенно нужен, потом — переезд на новую точку, а там начиналась весновка, и Борис мог бы попасть в милицию только в июне. И получить дополнительно полгода принудработ.

«Ну не дурак ли я? — терзал теперь он себя. — Правду дед говорил: «Ума нет — беда неловко».

Чтобы заглушить угрызение совести, Борис подумал о предстоящих лишениях и разжалобил себя этими мыслями, Он решил даже запеть какую-нибудь подходящую для узника песню, но в памяти ничего не нашлось и упрямо лезла на язык строчка из марша, которому учили его в ремеслухе. Он гнал ее от себя, стараясь припомнить, что-нибудь щемяще-грустное, и не мог вспомнить. Тогда, вздохнув, он стал вытягивать ремесленный этот марш.

— «Ро-о-дину ра-ду-я, сил не щади-и-и… — причитал он. — Слава кры-ла-та-я ждет впереди-и-и…»

Вдруг он оборвал себя и дал газ: на дорогу вымахнула лиса. Растерявшись, оглушенная ревом мотора, понеслась впереди.

— Догнать и перегнать! — приказал себе Борис, прибавляя скорость. Но дорога сворачивала влево, и Борис свернул, а лисица ударила по прямой.

— Н-да, — омрачился он, отпуская педаль.

Легкая досада на лису соединилась с общим подавленным его настроением.

— «Слава-а кры-ла-та-я ждет впереди…» — с еще пущей печалью запел он.

Впереди ждали его десять суток и стрижка под ноль.

«Уродуемся тут! — желчно подумал он об этих болотах, о морозе и об общей неустроенности своей жизни. — Уродуемся, а тут такие неприятности… наголо стричь. Если под ноль, так, значит, и бородку мою аннулируют?!»

— «Родину радуя, сил не щади!» — озлобясь, со слезой в голосе, взревел он, переводя рычаги.

2

В бывшем хантыйском поселке Борис решил перекусить. Здесь, между прочим, жил его братишка Володька, но теперь он был в Ленинграде на зимней сессии. Борис свернул к рабочей столовке и поставил машину под самое окно, чтобы можно было следить за ней. «Здешний народ очень рассеянный, — рассуждал он при этом. — Сдунули же прошлый раз подфарники…»

Он захлопнул кабину, поднялся на крыльцо. Дверь оказалась заперта. Борис подергал ее, потом зашел с черного хода и постучал сапогом.

На стук выкатился повар, в камилавке и с полотенцем вокруг того места, где у людей обычно бывает талия, разочарованно взглянул на Бориса.

— Чо тарабанишь?

— В гости к вам.

— Дак ведь… перерыв, — сказал повар, вглядываясь в конец улицы.

— А мне за простой не платят! — Борис потянулся носом к запашистому теплу, хлынувшему из двери.

— В двенадцать приходи, — сказал повар.

— Ты опупел, кормилец? Десятый час только!

— Ну и не помрешь.

— Хм!

— Да где этот паразит? — с тоской пробормотал повар.

— Какой паразит? — спросил Борис, подвигаясь к дверям.

— Такой…

— А все-таки?

— Кутузов, милиционер! — раздраженно ответил повар.

Борис озадаченно остановился.

— А… зачем тебе Кутузов?

— Да вон! — всхлипнул повар. — Бразгается! В соус плюет. Щи флотские выпил!

— Кто бразгается? — не понял Борис. — Ты подбери нюни-то.

— Фулюган на кухне у нас, — объяснил повар, сморкаясь в полотенце.

— Так бы и сказал, — повеселел Борис. — А то — милиция, милиция. На общественность надо опираться.

Повар с надеждой поглядел на Бориса, приценился к его саженным плечам.

— Одному тебе не справиться.

— Мне-то?! А Кутузов что? С армией, что ли?

— Дак у Кутузова наган.

— А ну, где этот хунвейбин?!

Борис решительно двинулся к двери и в кухонном чаду увидел здоровенного детину в выворотном полушубке и в шапке с развязанными наушниками. Детина мрачно чавкал над котлом с кашей.

— Рубаешь? — зловеще спросил Борис.

— Ну.

— Сгинь.