Расплата

Сара была права. Он красив. Даже потрясающе великолепен. Хотя Оливия пыталась не обращать внимания на это чувство, она замечала крохотную искорку, какую-то связь всякий раз, когда он смотрел на нее. Создавалось впечатление, что в его взгляде имеется некое невыраженное послание – незаданный вопрос, и она была уверена, что он напугает ее до смерти, если она его узнает.

И это ее беспокоило. Боже мой, он ведь священник. Любая связь с ним была немыслимой, возможно, ее воображение работало ускоренным маршем. Она могла думать об отце Джеймсе Маккларене только как о служителе бога и никак иначе. Только так.

Сначала полицейский; теперь священник.

Ни в коем случае. Она сидела на одном конце бугорчатого дивана бабушки Джин, он – на другом. Сара выглядела значительно спокойнее, чем когда она впервые показалась на крыльце Оливии. Она сбросила туфли и подогнула ноги под себя, медленно покачиваясь на старом бабушкином вращающемся стуле.

Оливия подумала о словах Сары: каково это – заниматься любовью со священником.

Ради всего святого, ты ведь всего несколько дней назад была с Бенцем.

Она чувствовала, как ее лицо бросило в жар, но ей удавалось поддерживать разговор, который в основном касался Сары и ее жизни в Тусоне. Сара, жестикулируя во время речи, объясняла, что они с Оливией владел магазином, и после того как Оливия вернулась в Луизиану, «все стало не так, как раньше».

Это было подходящим моментом удалиться и оставить Сару разговаривать со священником. Оливия извинилась и принялась за посуду. Она отказалась от помощи на кухне, заявив, что та слишком мала, чтобы вместить больше одного человека, и она, вероятно, быстрее справится сама.

Сара не стала сильно спорить, и когда Оливия отважилась бросить взгляд через открытый проем, она заметила, что Сара пересела на диван, погрузилась в разговор с отцом Джеймсом и промокала глаза бумажным платочком. Хорошо. Теперь она не будет попадаться на глаза, причем так, чтобы это не казалось слишком очевидным.

Она вымыла, вытерла и убрала все тарелки, протерла столы, даже подмела пол. На фоне негромкой музыки она слышала, как быстро говорит Сара, иногда ее слова прерывались рыданиями, затем более глубоким и спокойным голосом отца Джеймса. Может быть, он помогает ей; может, ему удастся достучаться до ее души. Оливия скрестила пальцы и взмолилась о том, чтобы Сара каким-то образом нашла способ определиться со своим браком и с Лео, этим подонком-мужем.

Оливия уже собиралась было предложить дижестив, когда зазвонил телефон, и она сразу же подумала, что, возможно, это снова звонит Бенц.

– Алло?

– Здравствуй, дорогая. – Она замерла, узнав голос. Сердце стало каменным. Что ей сказать своему отцу? – Просто хотел пожелать тебе счастливого Дня благодарения.

– Тебе... тебе того же, – выдавила она, хотя не была уверена, что говорила всерьез.

– У меня нет времени заехать к тебе сегодня, и, по всей вероятности, у тебя много дел, но когда-нибудь, Ливви, нам нужно увидеться и вспомнить былые времена. Я теперь служитель господа. Ты можешь поговорить со мной.

– Не было никаких былых времен, Реджи. – нужно было в корне пресечь все эти отношения в стиле «отец–дочь».

– Правильно. Я об этом и говорю. Нам нужно преодолеть разделяющую нас пропасть, дорогая.

– Пожалуйста, не называй меня так. Никогда. Ты можешь звать меня «Оливия».

– Черт, это совсем невесело.

Она сейчас сердилась на него из-за того, что он помешал ее празднику.

– Знаешь, Реджи, для священника ты слишком много ругаешься.

– Может быть, я из церкви «говори все как есть». Я позвонил, только чтобы пожелать тебе хорошего дня. – Она почувствовала, что он собирается повесить трубку, и задумалась, стоит ли говорить грубо. Как-никак сегодня День благодарения.

– Подожди, – сказала она. – Послушай, я, гм, надеюсь, что у тебя сегодня тоже хороший день, да? – Это было лучшее, что она могла сказать.

– Да, Оливия.

– Реджи? Я хочу спросить у тебя кое-что, – произнесла она, решив рискнуть. Раз уж он позвонил, почему бы не извлечь из этого пользу. – Я тут перебирала бабушкины вещи и натолкнулась на запись о том, что у меня есть старший брат. Бернадетт это подтвердила, но она не смогла сказать мне, где он и жив ли он вообще. Я думала, может, ты что-нибудь знаешь.

– Хорошенькое дело, скажу я тебе. Я тридцать лет ни единого слова об этом мальчике не слышал, и вот тебе пожалуйста – за сегодняшний день меня уже второй раз о нем спрашивают. Я ничего не знаю, кроме того, что сказал этим детективам, которые имели наглость притащить меня в Новый Орлеан в День благодарения. Я им рассказал то немногое, что знаю. О ребенке мне ничего не говорили. Эта твоя проклятая мать так и не дала мне шанса узнать собственного сына! – Он был взбудоражен, его дребезжащий голос напряжен. – И почему сейчас все вдруг заинтересовались?

– Потому что раньше я о нем ничего не знала.

– А этот полицейский?

– Это уже касается только тебя и его, – ответила она. – Думаю, это связано с каким-нибудь расследованием.