Расплата

– Насколько мне известно, он старается не ввязываться ни в какие сомнительные дела. – Бринкман улыбнулся. – Настоящий образцовый гражданин. Обрел бога или что-то вроде того. Я пришлю тебе данные, и тогда решай, насколько ты можешь верить рассказу Оливии Бенчет. Если она знала, что происходит, когда ту женщину убивали, могу поспорить, что она тоже принимала участие... а хотя нет, она не похожа на убийцу. А-а, до меня дошло. – Бринкман щелкнул своими толстыми пальцами. – Она видела это. Во сне.

– Она так и говорит.

– И ты в это веришь? Если так, у меня есть земля во Флориде...

– Перестань, Бринкман. Просто пришли мне данные – раздраженно бросил Бенц. Он не верил в теорию насчет видений, но и не мог представить, что эта женщина была каким-то образом замешана в убийстве. – Может, нам стоит оправдать ее за недостаточностью улик.

– О господи, теперь ты заговорил как представитель сочувствующей стороны. – Он покачал головой и фыркнул. – А я вот только-только начал думать, что ты можешь стать приличным копом.

– Просто пришли мне рапорт, – резко сказал Бенц.

– Прости меня, отец, ибо я согрешил. – Избранник преклонил колена у алтаря и в блестящей поверхности потира увидел искаженное отражение своего лица. Мерцали свечи, и сквозь стены этого сквозистого святилища проникал запах реки. Затхлый. Сырой. Вода двигалась непрерывно, и ее нельзя было удержать. У них было много общего, у него и у Миссисипи. Они хранили в себе секреты, тайны, которые никогда не будут раскрыты.

– Я возгордился, отец, и я... – Он тяжело сглотнул, зная, что должен признаться в ужасном грехе. – Я... испытывал вожделение к тем женщинам, и, хотя я чувствую твою силу, отец, моя... плоть слаба. Так слаба. Молю тебя даровать мне силу и прощение...

Он закрыл глаза, напряженно прислушался и наконец услышал голос бога, назначающего ему епитимью.

Прошептав чуть слышное «аминь» и аккуратно перекрестившись, он встал и медленно направился к нише, где висели его стихари... одним меньше сегодня. Его любимый. Оставленный для сожжения. Из-за шлюхи.

Ее фотография тоже была там. Он взял ее из комнаты и аккуратно прикрепил к календарю, висящему на стене, тщательно закрывая дату – двадцать второе ноября, праздник святой Сесилии. А... она была такой доверчивой... пока не стало слишком поздно. Он не думал об этом теперь. Не мог. На него была наложена епитимья. Он зашагал обратно к нише.

Аккуратно отодвинув ризы в сторону, он открыл кодовый замок и проник туда, где он держал то, что ему было дороже всего. Он добавил длинную прядь золотистых волос к другим своим сокровищам, другим прядям волос, ногтям, затем принялся перебирать медали и цепочки, пока его пальцы не нащупали оружие.

Ах.

Крошечная, легкая как перышко плеть с острыми искрящимися драгоценными камешками, вделанными в похожие на ленточки ремешки. Раны, наносимые ими, не были глубокими и не вызывали сильного кровотечения, но причиняли достаточную боль, напоминающую ему, что он, как и все смертные, был рожден в первородном грехе.

Избранник снял с себя одежду и, голый, снова преклонил колена перед алтарем. Затем опустил голову и забормотал молитву об искуплении.

Не за убийство. Теперь он понял. Это было необходимо. Как всегда. Воля божья. Даже насилие, разве оно не было предопределено? Разве он не выполнял приказы избавлять землю от низких грешниц в выбранный господом день?

Да, но он чувствовал вожделение, этот сильный первобытный голод, который даже сейчас бушевал у него в крови. Неистовое. Темное. Желание.

Он не может быть слабым. Он глубоко вдохнул. Подготовился. Высоко поднял свою плеть, затем сделал резкое движение.

Удар!

Кожаные пальцы вонзились ему в плечо, и он напрягся.

Боль, восхитительная боль пронзила его. Кровь быстрее побежала по венам. В паху стало жарко. Он отвел кнут и снова сделал резкое движение.

Удар!

Маленькие острые камешки причиняли боль, подобную укусу сотни ос. Он с шумом втянул воздух. Почувствовал, как выступает кровь. Достаточно, чтобы смыть его грехи.

Он снова резко взмахнул рукой.

Удар!

Его напряженный член начал пульсировать. Болезненно. И это доставляло удовольствие.

Он подумал о той женщине. О том, как ее светлые кудри ниспадали на гладкую белую шею. Сесилия. Шлюха. Дочь Сатаны. Она была так прекрасна... ее тело совершенно... гладкая шея словно призывала к себе... его меч или рот? Он вообразил, как взбирается на нее, пока она стоит на коленях. Ее тело дрожит, губы молят о прощении, а его зубы впиваются ей в шею, в то время как он входит в ее жаркую, влажную плоть. Даже сейчас он представлял, как свисают ее тяжелые груди, розовые соски почти касаются пола. Как бы ему хотелось погладить их руками, сжать их, услышать ее крик, когда он войдет в нее еще глубже.

Грешник! Осквернитель! Ты хочешь ее, и поэтому ты слаб!

Он резко взмахнул кнутом. Удар!

Боль пронзила его плоть. Он вдохнул сквозь зубы. Еще! Кожаные пальцы засвистели в воздухе. Удар!

Его тело дернулось.

Да! Эта шлюха заслуживала смерти.

Он отвел руку. Напрягся. Взмахнул рукой.

Удар!