Расплата

– Я не выясняла. – Она умолкает, и на ее конце провода снова звенит лед. – С подросткового возраста я подозревала, что моя мать не разрывала связи с отцом. Слишком многое не сходилось. Моя мать работала реставратором в Метрополитен-музее, но мы жили в прекрасном доме в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене. Она отправила нас в хорошие частные школы, покупала нам дорогую одежду и возила нас в Европу на каникулы. Было очевидно, что по счетам должен платить кто-то другой, и именно этот человек, по идее, был нашим отцом. Я постоянно следовала за матерью по всему дому, кричала на нее, требовала открыть правду. Но я никогда не задумывалась о том, что моим отцом может быть Уильям, до того момента – несколько месяцев назад – когда Андрей прислал мне письмо. Сразу после этого мой брат исчез.

– Этого не может быть. – Я все еще пытаюсь отгадать ее настроение. – И что было в письме?

– Только то, что Уильям – наш отец. И мне надо сказать маме, что мне это известно, и попросить ее объяснить все подробно.

– И ты это сделала?

– Что я сделала?

– Сказала матери, что тебе все известно?

– Да ты издеваешься надо мной! Я бы ни за что не доставила ей такого удовольствия. Это одна из причин, по которой мне очень нужно поговорить с Андреем: я хочу узнать всю историю целиком.

– Тогда зачем ты рассказала своей матери о нас? – Вопрос срывается у меня с губ прежде, чем я успеваю прикусить язык.

– Я не рассказывала ей, – горячо возражает она. – Что она говорила?

– Сослалась на нашу «связь».

– Единственный человек, которому я призналась в этом, – Андрей. – Похоже, Катя смущена. – Как-то раз я расстроилась, потому что не могла связаться с ним, и поздно вечером отправила ему e-mail. Андрею не следовало ей все рассказывать.

– Это не имеет значения, – говорю я, а сам думаю: не этот ли e-mail стал причиной того, что Андрей не отзывался на мои звонки и письма после того, как исчез. – И совершенно ничего не меняет. Ты все равно должна позаботиться о себе.

– Ты не прав, Питер. Разве ты не понимаешь? Речь идет о моей семье. Мой брат растратил деньги моего отца, и именно я должна решать, что со всем этим делать.

– Катя…

– Не надо, – просит она срывающимся голосом. – Все, кого я любила, предали меня, Питер. Даже ты. Но это не означает, что я могу повернуться к ним спиной.

– Мне жаль, – беспомощно говорю я.

– Если тебе действительно жаль, – говорит она, – если ты действительно хочешь что-нибудь для меня сделать, то, пожалуйста, просто поезжай домой и позволь мне самой все уладить. Я хотя бы буду знать, что ты в безопасности.

– Жаль, что я не могу этого сделать. – Я не хочу признаваться ей, что безопасного места для меня теперь нет.

– Я серьезно, Питер, – умоляюще говорит Катя. – Пожалуйста.

– Я не могу.

– Как поучительно. – Ее почти не слышно. – Я всегда могу рассчитывать на то, что ты подведешь меня.

В трубке что-то щелкает, и связь обрывается.

35

После того как Катя кладет трубку, машина становится в два раза более холодной и пустой. Я бы все на свете отдал за возможность перезвонить Кате и исправить ситуацию, но с моей стороны будет нечестно нагружать ее сегодня вечером еще и моими проблемами, и я не могу делать вид, что между нами ничего плохого не произошло. Ее обвинения попали в точку. Я обидел ее, я ее подвел.

Прошло меньше недели с того дня, как я поднял руку на Дженну возле офиса психолога. Одно из посольств стран Персидского залива устраивало прием в честь своего нового министра финансов, и мы с Катей натолкнулись друг на друга в банкетном зале, оформленном как покои шейха, где шелковые цвета слоновой кости драпировки спускались с богато украшенной позолоченной рамы, обрамляющей ледовые макеты танкеров. Мы пили шампанское и сплетничали о состоянии рынка и об общих знакомых, пока военный оркестр не начал играть попурри из Эндрю Ллойда Вебера и полдесятка серебряных флейт не запели его «Memory».

– Мне плевать на шикарную еду, – прошептала Катя, подметая с тарелки очередной блин с красной икрой. – Давай удерем отсюда.

В результате мы оказались в Гарвардском клубе. Одинокий бармен полировал стаканы и с нетерпением ждал, когда же часы пробьют полночь, а мы с Катей сидели за угловым столиком в почти пустом зале, прихлебывали виски и играли в триктрак. Побитые молью чучела и портреты давно почивших членов клуба таращились на нас со стен, а Катя задумчиво вращала чашечку с игральными костями.

– Я сейчас усну – эта игра слишком медленная. Как насчет того, чтобы поиграть в кости на деньги, прежде чем закончить вечер? Скажем, сто баксов за круг?

Я рассмеялся.

– В чем дело? – поддразнивая, спросила Катя. – Ты не знаешь, как играть?

– Я знаю, как играть. Просто я не думал, что это игра для девушек.

– «Игра для девушек»! – Она продолжала посмеиваться надо мной. – Надеюсь, ты всего лишь пытаешься отделаться от меня, потому что если ты такой бестолковый, я в тебе разочаруюсь.

– Прости меня. – Я снова рассмеялся. – Само собой разумеется, что ты бы сыграла.