Расплата кровью

— Знаешь, девушкой я привыкла смотреть в зеркало, не видя своего лица. Говорят, что это невозможно, но я научилась. Я могу уложить волосы, наложить макияж, вдеть серьги, все что угодно. И мне никогда не приходится видеть, насколько я некрасива.

Элизабет не стала притворно ее успокаивать, говоря, что это не так. Это было бы оскорбительно, ибо ее тетка говорила правду. Она была некрасива, и всегда была такой, награжденная от природы длинным, лошадиным лицом, выступающими зубами и очень маленьким подбородком. У нее и тело было нескладным, худая и долговязая, она представляла собой средоточие всех генетических проклятий семьи Ринтул. Элизабет часто думала, что именно из-за своей неказистости ее тетка носила так много бижутерии, словно хотела всеми этими бусами отвлечь внимание от своего несуразного лица и тела.

— Ты не должна обращать внимание, Элизабет, — мягко говорила Франческа. — Она не имела в виду ничего плохого. Действительно не имела. Ты не должна так на это реагировать.

Элизабет почувствовала, как у нее сдавило горло. Как хорошо тетка знала ее! И всегда понимала, как никто другой.

— «Принеси мистеру Винни выпить, дорогая… Его стакан почти пуст». — Она с горечью передразнила застенчивый голос матери. — Мне хотелось умереть. Несмотря на полицию. Несмотря на Джой. Она не может остановиться. Она не остановится. Это никогда не кончится.

— Она желает тебе счастья, моя дорогая. И видит его в браке.

— Таком же, как ее собственный, ты хочешь сказать? — едко спросила она.

Тетка нахмурилась и, положив щетку на комод, аккуратно воткнула в нее расческу.

— Я показывала тебе фотографии, которые мне дал Гоуван? — оживленно спросила она, потянув верхний ящик. Он скрипнул и застрял. — Глупый, милый мальчик. Он увидел журнал с фотографиями «до и после» и решил, что мы сделаем такие же с нашего дома. С каждой комнаты, по мере того как будем их обновлять. А затем, возможно, выставим все фотографии в гостиной, когда все будет сделано. Или ими заинтересуется какой-нибудь историк. Или мы сможем использовать их для… — Она сражалась с ящиком, но дерево разбухло от зимней сырости.

Элизабет молча наблюдала за ней. В кругу их семьи всегда было так: вопросы без ответов, тайны и скрытность. Все они были союзниками, чей тайный сговор был направлен на игнорирование прошлого, на то, чтобы оно ушло. Ее отец, ее мать, дядя Джеффри и дедушка. А теперь тетя Франчи. Ее верность узам крови.

Дольше оставаться в ее комнате не имело смысла. Им нужно было сказать друг другу только одну вещь. Элизабет собралась с силами, чтобы выговорить:

— Тетя Франчи. Пожалуйста.

Франческа посмотрела на нее. Она все еще держалась за ящик, все еще безуспешно тянула его, не сознавая, что только приводит его в совершенную негодность.

— Я хотела, чтобы ты знала, — сказала Элизабет. — Тебе надо знать. Я… я боюсь, что вчера вечером не справилась с делом.

Франческа наконец отпустила ящик.

— Каким образом, дорогая моя?

— Просто… она была не одна. Ее даже не было в ее комнате. Поэтому мне вообще не представилось случая поговорить с ней, передать ей твои слова.

— Не важно, дорогая. Ты сделала, что могла, верно? В любом случае я…

— Нет! Пожалуйста!

Голос ее тетки — как всегда — был полон теплого участия, понимания того, что ты чувствуешь, когда лишен ловкости, таланта или надежды. Это безоговорочное признание вызвало у Элизабет спазмы в горле и — бесполезные слезы. Она терпеть не могла плакать — ни от горя, ни от боли, ни от жалости к себе — и поэтому повернулась и выскочила из комнаты.

— Ниче себе!

Гоуван Килбрайд только что дошел почти до крайности: еще одна неприятность — и он не выдержит. Уж на что тогда в библиотеке было муторно, но когда он узнал, что Мэри Агнес — ничего не подтверждавшая, но и не отрицавшая — оказала Роберту Гэбриэлу те самые милости, от наслаждения которыми Гоуван был отлучен, ему стало совсем тошно. А тут еще миссис Джеррард отправила его в судомойню — сделать что-нибудь с этим проклятым бойлером, который за пятьдесят лет никогда и не работал должным образом… Нет, это было уже выше человеческих сил…

Он, выругавшись, бросил гаечный ключ на пол, где эта штуковина немедленно расколола старую кафельную плитку, разок подпрыгнула и скользнула под раскаленные спирали адского нагревателя воды.

— Черт! Черт! Черт! — Гоуван закипел от злости. Присев на корточки, он пошарил там рукой и тут же обжегся о металлическое дно бойлера.

— Господи боже ты мой! — взвыл он, отпрянув в сторону и сердито глядя на старый агрегат, словно бойлер был каким-то злобным живым существом. Он в ярости пнул его, потом еще раз. Подумал о Роберте Гэбриэле с Мэри Агнес и пнул его в третий раз, выбив одну из проржавевших труб. Шипящей дугой начала разбрызгиваться кипящая вода. — О, черт! — воскликнул Гоуван. — Чтоб ты сгорел, чтоб ты сгнил, чтоб тебя черви съели!