Распутье

К чему я зачитал вам это воззвание? А к тому, что дела белых плохи. Здесь же пишется, что отрезаны от Сибири Алтайская и Семипалатинская области. Отряды, которые образовало омское правительство, уходят к партизанам. Во всех областях Сибири вспыхивают восстания. Мы и ольгинцы держим этот таежный край в своих руках. Красная армия наступает, об этом тоже пишут белогвардейцы. Наши в Сучане бьют белых и японцев. Отряды Шевченка, Шевчука и других командиров рвут железную дорогу. Тысячи партизан наводняют тайгу. Вас же здесь осела сотня-другая, что вы можете сделать против восставшего народа? Против всей России? Против той правды, которая, как половодье, захлестнула всю нашу землю? А ничего. Просто убьете еще кого-то из своих братьев, спалите деревню – и не больше. Говорить я кончаю, вы люди, много повидавшие в жизни, думайте.

Голодны мы, может быть, командиры накормят нас? – буднично закончил Шишканов.

– А чем вас кормить? – прогудел богатырского сложения бородач. – Сами живы одними молитвами. От мяса уже животы пучит, на рыбу и глядеть не хочется. Мужики, давайте кончать эту возню и выходить домой! Товарищ Шишканов, я ухожу с вами. Будя!..

– Шишканов, остерегись! – крикнули из толпы, здоровяк бросил взгляд на Кузнецова, тут же прикрыл своим телом Шишканова. Прогремел выстрел. Кузнецов прыгнул на коня и ушел по тропе.

– Догнать подлеца! Убил Перфилия! – кричал Бережнов.

Шишканов склонился над убитым. В застывших синих глазах отражались тайга и серое небо с рыхлыми белыми облаками.

Тихо сказал:

– Человек остался человеком. Вот так-то, Степан Алексеевич. Кого хотели убить? Меня. А народ не дал. Прощайте! Прости, мужик, не за твоей смертью шёл, вас шёл спасти от нее. – Поклонился взъерошенной толпе, не оглядываясь, медленно пошёл по тропе, а следом за ним двинулась эта неурядная насупленная толпа.

Коваль, Бережнов и бандиты Кузнецова смотрели вслед недавно грозному отряду. Кузнецова никто и не дернулся догонять. Коваль зло бросил:

– Ты во всем виноват, Хомин. Надо было убить Шишканова и тех двух еще на подходе. Теперь кто мы? Горстка.

– Дурни! Одного убили, второго убили, а третий скажет правду. Нельзя держать народ, ежли он не согласен с твоими делами и думами. Не удержишь. Жаль, понял это недавно. Ропот я его давно слышу, но давил тот ропот, душил тот ропот, а не душить надо было, все выслушать и пойти по стопам народа. Ну, я тоже пошел. До встречи, товарищи анархисты. Бита твоя партия, товарищ Коваль, – закончил Бережнов и махнул рукой.

Коваль схватился за револьвер, но его удержал Хомин.

– Не дури, Бережнов ещё в силе, жамкнет нас – и останется мокрое место.

20

В соседнем Ольгинском уезде, откуда, бывало, приносил вести в Каменку Федор Силов, события развивались не менее стремительно. Там нарастала партизанская борьба. Еще в феврале 1919 года крестьяне Ольгинского уезда подняли восстание в ответ на приказ Колчака о мобилизации. В руках повстанцев оказались Тетюхинская, Пермская, Сучанская, Маргаритовская волости. Была захвачена власть в уезде.

Тогда бурную деятельность по созданию партизанских отрядов развернул штаб повстанцев. Первым на свои деньги образовал отряд отец Фёдора Силова, Андрей Андреевич. Он закупил через подставных лиц достаточно винтовок, патронов, даже гранат. Это был отряд, сформированный полностью из родни, самый дееспособный и боевитый. Хутор Силова превратился в партизанскую базу, где чинилось оружие, изготовлялись гранаты, самодельные пушчонки. Белые этот хутор назвали «осиным гнездом».

Федор Силов возглавил агитационную работу среди населения, чтобы никто не шёл в армию Колчака. Под видом рудознатца развозил отпечатанное воззвание:

«Крестьяне Приморья! Вставайте на борьбу с ненавистной властью Колчака. Не давайте сынов и отцов своих в белую армию, свергайте власть буржуазии, берите управление государственными делами в свои руки. Помните, что ни Колчаки, ни Хорваты, ни Розановы, ни Семеновы не уничтожат нас. Мы их раздавим, как червей, если возьмемся за это дело дружно. К оружию, товарищи!»

Восстание готовилось тайком. Созданные в каждой деревне дружины собирались в Широкую падь. Старик Силов, как и в прежние времена, потрясая бородищей, носился по подворью и раздавал указания, ведь всех надо было накормить, а кое-кого одеть и обуть; мало – так еще и вооружить. И если кто бросал обидное слово вслед, мол, с чего это Силов стал таким щедрым, вспыхивал, но степенно отвечал:

– Ради России. И пошел не по чьему-то наущению, а по зову сердца. Народная власть и мне мила. Обрыдло уносить горшки из-под генералов.

Жаловался Ивану Пятышину:

– Ну пошто такой народ непонятственный, ить я для них делаю всё, а вот поди ты – не понимают.

– И не скоро поймут, Андрей Андреевич. Ты меня не понимал, не хотел понимать, упек на каторгу. Отсидел я свое, а ведь сидел-то в дело, ради общего дела украл у тебя деньги. Они, может быть, тоже чуть помогли. И мне ты тоже не очень понятен. Но я терплю, потому что вижу: стал нашим, с нами. А почему наш, того не пойму. Может, пояснишь? А?