Распутин (др.издание)

Параллельно с этими нежно-государственными письмами царица буквально засыпала мужа всякими проектами, которые должны были спасти Россию. То рекомендовала она государю способ борьбы с ужасными хвостами перед опустевшими булочными и магазинами — для этого нужно только, чтобы хлеб и вообще все нужные населению продукты были приказчиками развешаны и завернуты в бумажки заблаговременно, тогда дело пойдет скорее и никаких хвостов не будет. На другой день она торопилась ему сообщить, что офицеры лейб-гусары и конногвардейцы на позициях пьянствуют на глазах у солдат, которые знают, что спиртные напитки воспрещены государем, — нельзя ли как прекратить это безобразие? А на следующее утро — после тяжелой бессонной ночи — с головою в тумане она пишет о беспорядках в офицерской школе, где не хватает пулеметов для обучения, и о том, что по Петрограду болтаются всеми забытые четыре тяжелые батареи, что части орудий уже раскрадываются и что необходимо прислать какого-нибудь генерала — поумнее, — подчеркивает она, — который забрал бы эти пушки на фронт, где их так не хватает. И в тот же день вечером летит уже другое письмо: необходимо пожалеть посаженного в острог Мишку Зильберштейна, спекулянта огромного калибра, но друга Григория, и еще необходимее освободить из тюрьмы бедного старенького Сухомлинова, того самого военного министра, который забыл вооружить для войны армии и который на тревожные вопросы Думы, готовы и мы к войне, нагло и легкомысленно отвечал, что мы готовы.Если посажен в острог бедненький Сухомлинов, — аргументирует царица, — то совершенно нет никаких оснований не посадить и великого князя Сергея Михайловича с его подругой балериной Кшесинской, а если Сергей Михайлович с Кшесинской на свободе, то надо выпустить и бедненького старичка Сухомлинова. А на другое утро, повторив снова о пушках и хвостах, царица жалуется на отвратительное поведение кутящих великих князей и подсказывает царю мысль дать проклятому Родзянке орден: это скомпрометирует толстяка в глазах отвратительной, баламутящей Думы…

И сегодня она горой стоит за старого Горемыкина, чрез неделю настаивает она горячо на необходимости убрать его и расточает похвалы молодому, энергичному и дельному Хвостову, а еще чрез неделю на Хвостова сыплются горячие упреки за неуважительное отношение к Нашему Другуи предлагается то Штюрмер, то Раев, то Протопопов… В верхних слоях всего управления Россией начинается дикая, невообразимая

чехарда, которая изумляет не только Россию, но и весь мир, между тем как решительно ничего удивительного в этом нет: она ярко чувствовала наступающую со всех сторон гибель и хваталась за первую попавшуюся под руку соломинку, соломинка хрупко ломалась, она снова тонула и снова хваталась за все, что попадалось под руку, — только бы выплыть, только бы спастись! И поверх всей этой сумбурной чехарды, этой непозволительной свалки неподвижно царят только две фигуры: Ани, ее

друга, от которой в каждом письме посылает она мужу нежные поцелуи, и Григория, землистый лик которого с тяжелыми глазами проступает сквозь все эти бурно-пламенные строчки. Она пересылает государю его тяжелые безграмотные телеграммы, она радостно сообщает ему, что вчера их Друг взял вдруг икону и издали, из Петрограда, благословил Ставку, папу и возгласил: «Да воссияет там солнце!» — и, рассказывая об общей ненависти к Другу, она, не колеблясь, пишет: « Так и фарисеи преследовали Христа», — и заключает горестным восклицанием: « Воистину несть пророк в отечестве своем!» Сегодня посылает она мужу с курьером палку, которую подарил ей Григорий, получивший ее в подарок от Новоафонского монастыря, — батюшки не зевают… — а чрез несколько дней торопится послать его расческу: государь должен причесываться ею перед всяким важным заседанием —

«это принесет тебе пользу, мой сладкий ангел!»

И чем ближе надвигается роковая развязка, тем страстнее становятся ее бесчисленные письма. В первых письмах еще есть необходимые условия о любви к нашей дорогой родине, о наших раненых страдальцах, о служении возлюбленному народу — в последних она яростно утверждает, что «ты — хозяин всему»,требует, чтобы муж « стукнул кулаком на всю Россию»,

которая будто бы « очень любит почувствовать плеть»,а « наши раненые страдальцы и герои»вдруг превращаются в «идиотов»: «Пишу тебе это письмо в лазарете, и какой-то раненый идиот стоит, смотрит на меня и раздражает… И вот к нему подошли еще два идиота…»

А гроза все надвигалась, страшная, неотвратимая…