Распутин (др.издание)

— И смотреть нечего… — твердо сказал Стеклов. — И так полагаю я, что никаких толков из свары этой не будет… Зря всю музыку затеяли…

Евдоким Яковлевич, тоже совсем упавший духом, простившись, зашагал на недалекую станцию, чтобы возвратиться в город, а Сергей Терентьевич, не торопясь, в тяжелой задумчивости поехал домой. Вспомнил про комнаты в Учредительном собрании и усмехнулся. Этот мужик с мозгами. Но диковинное дело, почему это понять чепуху еще есть люди, а создать что-нибудь путное никого не видать?

А чрез два дня были и самые выборы. Сергей Терентьевич одним из первых пришел в школу, где происходили выборы, чтобы посмотреть, как будет идти дело. Сам он номеркане положил: он не знал, за кого и за что голосовать. Одни претили ему своей безнадежной уже воинственностью, Дарданеллами, другие явно несбыточнами посулами, третьи лукаво тянули назад, куда не хотелось. Толковот выборов и он уже не ждал, но то, что он с первых же шагов увидал, превзошло все его ожидания. На выборы явились все женщины поголовно, и все — староверки, богачихи, тысячницы — тянули дружно номер шесть, большевиков.

— Да что вы, тетки, сбесились, что ли? — не утерпел, наконец, Сергей Терентьевич. — Как это можно?

Бабы враз обступили его.

— А что? По этому номеру, вишь, обещано, что сразу всех солдатов по домам распустят… Довольно, навоевались!.. Полили кровушки… Тебе гоже дома-то сидеть, а у нас у кого муж от дела вот, почитай, три года оторван, а у какой всех сыновей забрали… Нет, нет, большевики говорят правильно: конец, и крышка!

— Да ведь если армия пойдет сейчас по домам, за ней следом же Вильгельм пойдет!

— Так что? И больно гоже! — разом подхватили бабы. — Вильгельм-ат, он, бают, строгай, не то, что наш Миколай был размазня… Он, бают, враз все порядки вам уставит… У него не забалуешься… А то ишь какую волю взяли, стервецы!.. Нешто это жизнь? Вильгельма… Нам давно Вильгельму и надо…

Так и не положив своего номерка,

 — мужики крепко косились на него за это: опять лукавит чего-то мужик!.. — Сергей Терентьевич направился к дому. А чрез три дня он узнал, что в Рыбкине, где мужики ни за что не хотели подписываться под каторжную девку Марью Спиридонову, где все единогласно решили, что социализм — дело с нашим народ не подходящее, дружно, все как один, тянули номер три: очень мужикам нравилось звучное земля и воля.И таким образом и провели они своими голосами как раз каторжную девку Марью Спиридонову.

Так в лесном окшинском краю осуществилась, наконец, заветная мечта русской интеллигенции…

X

СТУК В ДВЕРИ

Немножко неряшливая столовая с разнокалиберной мебелью. По стенам идейные

картины: «Всюду жизнь» Ярошенки, репинский «Приговоренный к смерти», его же «Бурлаки» и тому подобное и много портретов писателей с росчерками. В окна видны зеленые крыши и старенькая церковка с главами-луковками, вкруг которых кружатся по-осеннему галки и вороны. На столе бурлит только что внесенный самовар…

В старом уютном кресле сидит молоденькая девушка с милым лицом и длинной русой косой. В руках у нее вышиванье. По комнате взволнованно ходит студент лет двадцати двух, худощавый, бледный, в сильных очках, за которыми видны голубые мечтательные глаза.

— Что за волшебное время! — воскликнул он. — Ведь чудо совершается на наших глазах, поразительное чудо преображения всей жизни!

— У нас с тобой, должно быть, разные глаза, Гриша… — склонив голову набок и любуясь своим узором, отвечала девушка. — Там, где ты видишь что-то новое и прекрасное, я вижу лишь безобразные изломы и… что-то нечистое… И главное — это насильничество ваше. Новая жизнь…И прекрасно, и живи этой своей новой жизнью, но не тащи насильно в нее тех, кому это не нравится. Вот иду вчера от всенощной и встречаю этого твоего кумира, Георгиевского. И надо было видеть, что с ним сделалось, когда он узнал, что я от всенощной!.. Ну точно вот я лично его чем-то смертельно оскорбила!

— Удивительно! — воскликнул он, останавливаясь и глядя на нее. — Совсем из другого мира ты, а я так люблю тебя. Ты кажешься мне каким-то нежным цветком, выросшим в смрадном болоте современной…

— Ну вот, вот… Непременно в смрадном болоте…

 — живо отозвалась она. — А то еще в темном царстве, в буржуазно-капиталистический период…Отчего же я не вижу никакого болота и никакого темного царства? Жизнь и жизнь, и даже очень хорошо…

— За это вот незлобие твое и люблю я, кажется, тебя больше всего… — нежно сказал он. — Но я верю, придет день, ты проснешься и пойдешь с нами рука об руку…

— Нет, милый, не обольщай себя… — тихо сказала девушка. — Бери меня такою, какая я есть…

— А-а, уж и самовар на столе! — входя в комнату с вышитым полотенцем в руках, сказала почтенная женщина лет за сорок со следами былой миловидности на увядшем лице. — Здравствуй, Гриша… Все совращаешь?

— Все совращаю, Лидия Ивановна… — усмехнулся Гриша.