Распутин (др.издание)

И Омельченко, смуглый, румяный и стройный мальчик с глазами, точно спелая вишня, с усилием поднял тяжелую отцовскую шашку, такую вертлявую в неопытной руке, и — опустил ее. Но рубить шашкой ловко в уровень с плечом и очень неудобно рубить вниз — шашка не попала в напруженную в ужасе шею матросика Кири, а отсекла лишь пол-уха и врезалась в щеку. Киря завопил на голос, мотая головой смешно и страшно…

И неумело затяпали в слабых детских руках острые шашки по напряженным шеям, по костистым головам. Фабричный рабочий — он, видимо, потерял рассудок — все выл. А старая Петчиха, распалившись, все тяпала в лицо вихрастого, совсем от ужаса омертвевшего малого своей острой блестящей лопатой…

— Не любишь, собачий сын? Не любишь? — задыхаясь, повторяла она. — Не любишь?!

— А, сморкатые… — вдруг выругался старый Ерофеич, которому стало противно смотреть на неловкую работу детей. — Пусти!

И вырвав у своего внука Опанаса шашку, великан, ловко изогнувшись, рубанул по шее матросика Кирю.

Голова Кири бессильно закинулась назад, а из страшной раны, сипя, полетела кровь. Застывающие глаза недвижно смотрели в курящуюся веселыми алмазными вихрями степь, а в мозгу медленно потухало привычное и милое видение: стоит Киря со своими матросами, все в белых одеждах и с желтенькими веночками на головах, на кронштадтских фортах, а из-за моря выплывают броненосцы с германским прореталиатом, едущим к Кире для контакту. «К орудиям!» — готовится крикнуть Киря радостно и грозно, и веселый смех ослабевающей волной замирает в его уже холодеющей груди…

XXII

БЕЛЫЕ АКАЦИИ

Уверения не матроса, не Федора, не Баткина о том, что в Черноморском флоте царит железная революционная дисциплина, что страшные корабли его грозно стоят на защите одновременно и завоеваний революции от врага внутреннего и родных берегов от врага внешнего, России не зажгли: она просто не поверила юркому человеку. И Россия была права: хваленая черноморская дисциплина и порядок удержались очень недолго, и во флоте, и на берегу начались невероятные буйства и жестокости солдат, а в особенности матросов. Офицеров ловили и избивали везде и всюду, часто на глазах их жен и детей, их привязывали партиями по несколько человек к железным рельсам и топили в море, а особенно ненавистных, связав по рукам и по ногам, швыряли в раскаленные ревущие топки броненосцев…

Но австро-германцы, легко рассеяв последние остатки бесчисленных когда-то русских полков, быстро занимали один за другим южные русские города, появились уже в Крыму, и воцарившийся на бушующем Дону атаман Краснов уже сочинял письмо императору Вильгельму, предлагая ему, вчерашнему врагу, какой-то дикий союз между вольным, тихим и всевеликим Доном и его императорским и королевским величеством. Матросы, пьяные от вина, крови и власти, повели лучшие корабли в Новороссийск, чтобы не достались русские суда немцам. Среди матросов появились уже совершенно новые типы,

накрашенные, с подведенными, как у продажных девок, глазами, с завитыми коками, надушенные, в бриллиантах, они носились на автомобилях, сыпали золотом направо и налево без счета, расстреливали всех, кто попадался под руку, научились нюхать кокаин и все более и более овладевали властью. «Институт красоты» златокудрой Софьи Ивановны поддерживал их чары и красоту всеми средствами, сама Софья Ивановна была в восторге от этих мужественных красавцев, дарила их своими милостями и делала великолепные дела с ними настолько, что сперва перевела свой институтиз Одессы в Севастополь, а затем вслед за отступающим флотом и в Новороссийск…

Но немцы все продвигались и продвигались. И вот когда засияло над Кавказом вешнее солнце и счастливая земля была вся полна упоительного аромата белой акации, матросы в Новороссийске решили — утопить прекрасные корабли, которые они сами же вывели из Севастополя. Они не желали, чтобы русский флот попал в руки Вильгельма, — кричали они на митингах. И было непонятно, что говорит тут: безграничное ли невежество — ибо из закрытого Черного моря Вильгельм никак не мог вывести кораблей, — или же подготовляется тут какое-то темное и пока неясное преступление. Но очень скоро все разъяснилось: матросы и босота Новороссийска вдруг бросились на разграбление кораблей. Сперва разграбили, конечно, судовую казну — там нашлось немало золота в звонкой монете, — а затем поволокли все, что попадалось под руку: тащили уцелевшие офицерские вещи, отвинчивали медные части, выносили мебель, выламывали двери красного дерева. Подкрашенные и завитые красавцы Софьи Ивановны особенно хорошо поживились на «Екатерине», где была огромная судовая казна, той самой «Екатерине», которая так, казалось, еще недавно гордо водила десант на Трапезунд и которая была сперва переименована по желанию восставшего народа в «Волю», а затем, тоже по желанию восставшего народа, разграблена. И точно стало страшно раскрашенным красавцам своих деяний, и вот, чтобы скрыть свое преступление, они порешили флот утопить.