Распутин. Вера, власть и закат Романовых

Естественно, Распутин на войну не пошел – и даже не имел такого намерения. Тем не менее, не желая оставаться в тени и узнав о военном патриотизме Распутина, сторонники Илиодора начали действовать. Они связались с редакцией «Курьера» и сообщили, что Илиодор уже отправился на сербский фронт. Держа в руках большой крест, он вдохновлял сербских воинов на героические подвиги³².

Распутин вернулся в Петербург 2 сентября. Он все еще был слаб и испытывал значительные боли, хотя доктор Владимиров примерно в то время записал, что рана Распутина находится в хорошем состоянии и признаков заражения нет. Он считал, что излечение Распутина – вовсе не чудо. Но твердую пищу Распутин смог есть только в начале сентября – он съел кусочек хлеба и рыбную котлету³³.

Если телеграммы и письма Распутина из Тюмени и раздражали Николая, царь никак этого не показывал. 5 сентября царь принимал Распутина после обеда, а вечером 18 сентября провел с ним более двух часов. 27 сентября он записал в дневнике: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго потом посидели с ним»³⁴. После покушения Распутин не ездил в Царское Село на поезде – его привозил на автомобиле агент охранки³⁵. Встречи во дворце продолжались в октябре и ноябре³⁶

.

Война значительно изменила отношения между Распутиным и царской семьей. Теперь Николай часто отсутствовал. С конца лета 1915 года он почти постоянно находился в Ставке, и Александра все чаще искала у Распутина советов по делам личным и политическим. А Распутин был всегда готов помочь. В сентябре Распутина стали тревожить амбиции великого князя Николая Николаевича (Николаши), бывшего его покровителя и главнокомандующего русской армией. 19 сентября Александра писала Николаю о беспокойстве Распутина. Ему казалось, что Николаша при поддержке «черных принцесс» хочет захватить трон – подобная мысль была невыносима ни для Распутина, ни для императрицы³⁷. Николаша же собирал компрометирующую информацию на Распутина с помощью Степана Белецкого³⁸. Говорили, что Распутин просил у Николаши разрешения побывать в Ставке, утверждая, что такова воля самой Богоматери, явившейся ему в видении. Николаша же ответил, что Богородица явилась ему еще раньше и сказала: «“Если этот прохвост осмелится проникнуть в Ставку, повесь его на первом же фонарном столбе”. И поверьте: я выполню волю Богоматери». Распутин никогда не бывал в Ставке

³⁹.

Николай же с удовольствием принимал Распутина во дворце. В редкий момент откровенности Николай 30 октября записал в дневнике: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером, под влиянием успокаивающей беседы Григория, душа пришла в равновесие»⁴⁰. В то же время Распутин советовал Александре и ее дочерям покинуть дворец и помогать раненым солдатам. Он утверждал, что вид императрицы и принцесс в одежде сестер милосердия поднимет дух войск: «Ублажишь раненых, Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой». Императрица сочла эти слова «трогательными» и попыталась найти в них «силу для преодоления своей застенчивости». Когда солдаты, за которыми она ухаживала, умирали, Распутин писал ей слова утешения и советовал не отчаиваться и не прекращать важной работы⁴¹

. Готовясь к посещению госпиталя, Александра старалась наполнить душу словами Распутина. Она писала Николаю, что бедные солдаты это чувствуют: «Я нахожу совершенно естественным, что больные чувствуют себя спокойнее и лучше в моем присутствии, потому что я всегда думаю о нашем Друге и молюсь, видя тихонько и гладя их. Душа должна соответственно настроиться, когда сидишь с больными, если хочешь помочь им, – нужно стараться стать в то же положение и самой подняться через них или помочь им подняться через последования нашему Другу»⁴².

Великая княгиня Мария Павловна оценивала влияние императрицы на раненых иначе:

«Как бы искренне императрица ни сочувствовала людям в их страданиях, как бы она ни старалась это выразить, было в ней что-то, ускользающее от определения, что мешало ей передать свои истинные чувства и утешить человека, к которому она обращалась. […] Они следили за тем, как она передвигается по палате, тревожными и испуганными глазами, и выражение их лиц не менялось и после того, как она уже подошла и поговорила с ними»⁴³.