Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца

По мнению отца, музыка важнее, чем любой другой предмет. Они с матерью не музыканты, поэтому записывают меня на заочные курсы. Я уже умею называть ноты, когда пою, и читаю все тональности. Заучиваю диезы и бемоли, мажорный и минорный лады. Пора учиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Поначалу родители хотят, чтобы я заочно занималась и игрой на фортепиано, но в конце концов приходят к выводу, что это не слишком практично.

И тогда в мою жизнь приходит мадам Декомб. Родители выбрали ее, потому что она преподает фортепиано в Лилльской консерватории[1] и когда-то была концертирующей пианисткой. Это пожилая дама, миниатюрная и худенькая, с короткими седыми волосами, которые кажутся мне очень красивыми. Она спрашивает, умею ли я что-нибудь играть.

– Умею играть гаммы, – стесняясь, говорю я.

– Хорошо. Сыграй мне гамму до мажор.

К ее изумлению, я играю гамму в верном порядке правой рукой, но в неверном – левой.

– Кто, ради всего святого, тебя этому научил? – восклицает она.

Мать присутствует при этом первом уроке, поэтому я не смею сказать, что это она «объяснила», как я должна играть гамму, основываясь на присланном материале заочных курсов.

– Это я сама, по нотам из урока, – заикаясь, мямлю я.

– Если чего-то не знаешь, – сурово говорит мадам Декомб, – надо выяснять! Следовало спросить мать.

Дважды в месяц родители возят меня к ней домой. Она живет неподалеку от Лилля. Всякий раз для меня это мука мученическая. Прежде всего, живо воспоминание о том душераздирающем первом уроке. Мне стыдно, что я утверждала, будто умею играть, когда на самом деле не умела. А еще душит страх, что я не усвоила тот первый урок как следует и, возможно, неправильно выполняла упражнения. Но при этом я очень рада снова увидеть мадам Декомб. Она быстро исправляет мои гаммы и учит распознавать все тональности.

Когда она показывает, как надо играть какую-то пьеску, от ее прекрасной игры у меня сильно колотится сердце. Мадам Декомб – строгая и требовательная учительница, но она справедлива. Она кладет пятифранковые монеты мне на руки, чтобы я, играя, держала их идеально ровно. Если я делаю ошибку, она бьет меня по пальцам линейкой. Но она никогда не уязвляет мой дух, а бьет только для того, чтобы исправить ошибки. Я знаю это правило, и мы обе его уважаем. Она никогда не откровенничает и не делает мне комплиментов. Но я обожаю мадам Декомб, и мне кажется, она довольна моими успехами.

Мы сидим за прекрасным маленьким кабинетным роялем перед картиной, написанной ее дочерью. Мадам Декомб как-то раз сказала мне, что ее дочь никогда не питала ни малейшего интереса к музыке. Ей больше нравилось изобразительное искусство, и поэтому она предпочла стать художницей. Я смотрю на картину и не понимаю, как она могла «предпочесть». Ведь люди делают то, что обязаны.

Мадам Декомб терпеть не может музыкантов, которые, играя, гримасничают. Если я хмурюсь или закусываю губу, она достает из сумочки зеркало и ставит его передо мной.

– Мы здесь не в цирке, а ты – не обезьяна, развлекающая толпу гримасами, – говорит она. – Ты исполняешь произведение, и выразительной должна быть твоя игра, а не лицо.

Еще одно, чего не выносит мадам Декомб, – это пораненные руки. Она бранит меня, когда видит на моей коже ссадины. Я опускаю голову. Я не решаюсь сказать ей, что отец опять затеял строительство. В этом году мы цементируем полы в подвале. Как обычно, он пригласил двух рабочих, Альбера и Реми, и попросил их использовать меня в качестве «чернорабочего» в две смены по два часа каждый день – чтобы я «узнала суровую реальность жизни». Поэтому я должна возить тачками песок, крутить бетономешалку и таскать вручную кирпичи. И мне строго запрещено надевать защитные перчатки.

Если я делаю ошибку, она бьет меня по пальцам линейкой. Но она никогда не уязвляет мой дух, а бьет только для того, чтобы исправить ошибки. Я знаю это правило, и мы обе его уважаем.

Однажды, видя, что подушечки моих пальцев ободраны в кровь, мадам Декомб гневается.

– Довольно! Я переговорю с твоими родителями. Они должны это прекратить.

Как она догадалась? Когда урок заканчивается, я слышу, как она разговаривает с матерью.

– Вы знаете, как важны для пианиста руки, – говорит она. – И в любом случае, это ненормально, когда у маленькой девочки руки в таком состоянии.

Мадам Декомб полна решимости спуститься вниз и обсудить этот вопрос с отцом, который ждет в машине.

– Послушайте, – заверяет мать, останавливая ее, – мой муж плохо себя чувствует, нам нужно ехать. Но я обещаю, что поговорю с ним об этом.

Мадам Декомб добавляет, что я делаю успехи:

– Она талантливая девочка, право, вам следовало бы послать ее учиться в консерваторию, где она сможет как следует подготовиться к экзаменам и конкурсам.