Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойла. (Фрагменты книги)

Вступление

КАК-ТО раз в 1930 году, незадолго до смерти, сэр Артур Конан Дойл, с трудом добравшись до письменного стола, взял ручку и придвинул к себе лист бумаги. В предшествующие месяцы ему довелось много писать — в основном письма, личные и в газеты, — но в то утро ему захотелось порисовать. Щурясь от напряжения, он долго работал над наброском: прорисовывал сложные детали, выводил надписи, а когда отказывало вдохновение, поглядывал в окно. Наконец отложил ручку в сторону и отодвинул подальше готовый рисунок.

Сегодня копия этого рисунка висит в лондонском пабе «Шерлок Холмс». Там изображена искусанная слепнями ломовая лошадь, которая тащит телегу, готовую вот-вот перевернуться под грузом наваленных на нее ящиков. На каждом из них — надпись, отражающая ту или иную сторону жизни и деятельности Конан Дойла: «Врачебная практика» подпирает «Исторические романы», «Выборы» громоздятся поверх «Исследований психики», на «Рассказах и пьесах» подпрыгивают «Поэзия» и «Великая война», но, пожалуй, самый тяжелый ящик, зажатый между «500 лекциями» и «Путешествием в Австралию 1921 года», — это «Шерлок Холмс».

Жалость к себе не была присуща Конан Дойлу. К тому же глубокая вера в спиритизм освободила его от страха смерти. И все же, несмотря на самоиронию и шутливость тона, нельзя не ощутить таящуюся в этом автошарже нотку грусти. Выросший в семье художников, первым из которых был его дед (ставший родоначальником политической карикатуры), Конан Дойл знал, как важно найти точный образ. Стало быть, вот каким видел он себя на пороге смерти — клячей, волокущей телегу. И легендарный сыщик Шерлок Холмс тоже был частью непосильного груза.

Конан Дойл достаточно знал жизнь и понимал, что Шерлок Холмс, по выражению доктора Ватсона, «затмит и далеко превзойдет»[1]

все прочие его труды. Исторические романы, благодаря которым он надеялся остаться в памяти соотечественников, устарели еще при его жизни. Стихи, пьесы, военные хроники тоже исчезли из поля зрения читающей публики. Приверженность к спиритизму, энергичные попытки приобщить к своей вере других немало повредили его репутации уважаемого литератора. Людям было трудно примириться с мыслью, что создатель такой совершенной «мыслящей и наблюдающей машины», как Шерлок Холмс, оказался безоглядно предан тому, что несовместимо с рациональностью. Ведь писания тех, кто пребывает в плену подобных идей, не принимают всерьез.

На деле же Конан Дойл являл собой образец разума и чистосердечия. Интервьюеры поражались простоте его обхождения и полному отсутствию претенциозности. С годами раздаваясь в талии, Конан Дойл с его тяжелыми веками и свисающими усами все больше напоминал моржа. «Он был крупным, дородным, неуклюжим с виду, — писал один из друзей, — его неповоротливое тело с руками как два вестфальских окорока, казалось, скорее предназначалось фермеру, а рокочущая, нервно-прерывистая речь приводила на ум берега и холмы Шотландии».

Внешность обманчива. За мирным, полусонным обликом скрывался человек твердых взглядов — возможно, порой и абсурдных, но глубоко искренних. Жизнь Конан Дойла представляла собой вереницу героических крестовых походов, и спиритизм был просто последним из них. В 1890 году он предупреждал о ненадежности нового метода лечения туберкулеза; в 1902-м — защищал британское правительство от обвинений в бесчестных способах ведения Англо-бурской войны; в 1906-м — выступал за узаконение развода;в 1909-м — осуждал зверства в Конго; в 1910-м — выступал в защиту Оскара Слейтера, необоснованно обвиненного в убийстве; в 1914-м— говорил об угрозе блокады Англии германскими подводными лодками. И всякий раз он сражался отважно и умело, используя дарованные ему славой преимущества и врожденный дар красноречия. Многое из того, за что он ратовал, встречали в штыки, но личную честь он ставил выше общественного мнения. Однажды его дочь Джейн написала: «Он казался нам истинным воплощением рыцарства времен короля Артура и рыцарей Круглого стола».

Сам он не стал бы писать о себе подобным образом. В 1927 году журнал «Стрэнд», напечатавший большую часть произведений Конан Дойла первым, провел опрос среди своих ведущих авторов на тему: «Создателем какого известного литературного героя Вам бы хотелось быть?» Герберт Уэллс и Джон Бахан назвали шекспировского Фальстафа; Комптон Маккензи[2] предпочел Дон Кихота. Другие упомянули д’Артаньяна, Дон Жуана и Робинзона Крузо. По словам издателей «Стрэнда», ответ Конан Дойла был «характерен для него как писателя и человека». Он назвал имя полковника Ньюкома, героя романа Теккерея, вышедшего незадолго до того, как он родился. Объяснял он это просто: Ньюком — «идеал английского джентльмена».