Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойла

Каким бы безрассудным ни казалось подобное экспериментирование, в те времена в нем не было ничего экстраординарного. Конан Дойл знал, что профессор Кристисон тоже жевал листья коки, когда исследовал в лаборатории ее свойства. Для двадцатилетнего студента работа заслуженного медика не могла не служить примером. Итак, в течение нескольких дней Дойл принимал все увеличивавшиеся дозы гельземина, тщательно регистрируя нарастающую "тошноту и общую слабость"; сигналом для окончания эксперимента послужила "изнуряющая диарея", свидетельствовавшая о нежелательности дальнейшего повышения дозы. Таким образом, Конан Дойл готов был испытывать на себе лекарства, которыми собирался пользоваться в своей врачебной практике. Но это не означает, что он подвергал подобной проверке все применяемые им препараты, и, кроме того, нет никаких данных о том, что он когда-либо прописывал пациентам кокаин или его производные. Долгая жизнь и могучее здоровье писателя косвенно свидетельствуют о том, что сам он вряд ли прибегал к чему-либо подобному — даже из любопытства. Сомнительно, чтобы исполненный высоких помыслов молодой человек позволял себе прибегать к наркотикам.

Тогда с какой с гати он заставил своего героя употреблять кокаин? Современному читателю неприятно представлять себе, как Шерлок Холмс вкалывает себе наркотик. Однако, с точки зрения автора, шприц мог быть еще одним интересным аксессуаром — в придачу к скрипке, красному халату и мотетам Лассуса. Создавая его образ, Конан Дойл надеялся поднять криминальную науку до уровня искусства. Для этого ему был нужен скорее сыщик-художник, чем сыщик-полицейский. Сам писатель с его широкими плечами, крепкими бицепсами и румянцем во всю щеку скорее мог сойти за флегматичного лондонского бобби. Холмс же являл собой полный контраст своему создателю. Он был худощав, томен и не чужд эстетизма. И вполне соответствовал типу богемной артистической натуры, эксцентричной и склонной к предосудительным слабостям, вроде, увы, кокаина. "Артистичность, когда она в крови, закономерно принимает самые удивительные формы"[24]

.

В августе 1889 года Конан Дойл получил приглашение в Лондон на литературную встречу: главный редактор филадельфийского ежемесячника "Липпинкотт" Джозеф Маршалл Стоддарт специально приехал в Лондон, чтобы договориться о британской версии этого журнала. В Лондоне он надеялся заказать ряд произведений самым известным молодым английским писателям. В это время произведения Конан Дойла пользовались большей популярностью в Америке, чем в Англии, потому что там не было закона о защите авторских прав. Целый ряд рассказов Конан Дойла был опубликован в пиратских изданиях, которые, как он горестно отмечал, "возможно, печатались на оберточной бумаге".

Хотя он и жалел о недополученных гонорарах, эти книги завоевали для него широкий круг читателей в ту пору, когда в Англии его имя еще было мало известно. И когда Джозеф Стоддарт пожелал с ним встретиться, писатель, должно быть, с благодарностью подумал о своих американских поклонниках: "Понятно, что я сразу же решил оставить на денек пациентов и с радостью принял предложение".

Обед состоялся в Вест-Энде в известной гостинице "Лэнем" — это место трижды фигурирует в рассказах о Шерлоке Холмсе. В тот вечер в гостях у Стоддарта были еще два человека: Патрик Джил, бывший издатель, а теперь депутат парламента, и Оскар Уайльд.

Трудно представить себе двух столь разных людей, как Оскар Уайльд и Конан Дойл. Должно быть, в ту первую встречу они удивились друг другу. Пышущий здоровьем, дружелюбный провинциальный доктор, способный расплющить чужую ладонь при рукопожатии, отличался серьезностью и прямотой. Меланхоличный и томный Уайльд являл собой полную противоположность ему. Их литературные взгляды также не совпадали. Конан Дойл ценил историческую правду, был прирожденным рассказчиком и гордился ясностью и простотой своего стиля, Уайльд же стоял во главе направления, развивавшегося под лозунгом "искусство для искусства". Тем не менее они прекрасно поладили. "Для меня это был воистину золотой вечер, — вспоминал Конан Дойл. — Его разговор оставил в моей душе неизгладимое впечатление. Он далеко превосходил всех нас, но умел показать, что ему интересно все, что мы могли произнести. Он обладал тонкими чувствами и тактом. Ведь человек, единолично завладевающий разговором, как бы умен он ни был, в душе не может быть истинным джентльменом"[25].