Рассказики

«Так надо было просто в полицию пойти, тебя бы и отправили». Очкастый, похожий на состарившегося студента сосед спереди непроизвольно оборачивается, а потом старательно делает вид что ничего не понимает. Чтобы не подцепить заразу неблагополучия, видимо. Как ни смешно, меня это несколько задевает.

«Да я же не знала что к чему. А потом еще хуже. Лечиться мне надо. Я пробовала к врачу, но он сто-олько денег попросил… В общем, думаю, хватит, надо домой, там хоть есть кому помочь. Ну, нашла одного, он в Париж повез, обещал билет в Россию купить. А в Аэрофлоте билет не продают, говорят, с визой непорядок. И я попросила, отправь меня обратно в Испанию, а то во Франции я совсем ничего не понимаю. А в Перпиньяне пограничники...».

«Ну, ничего, теперь, считай, уже дома», и мы обсуждаем возможное расписание архангельских поездов и расположение московских вокзалов.

Я оглядываю салон в поисках русских лиц. Вроде нахожу, но сейчас они не так очевидны, как несколько лет назад. Вот излишне крашенная девушка через проход, с фиолетовыми длиннейшими ногтями, одетая явно из парижских бутиков, но с московской чрезмерностью. Брезгливый Шурик спереди. Несколько довольно приятных лиц европеизированных русских, хоть и принадлежащих душевно непонятной мне холеной породе (рейс «Air France», дорогой). Нарочито громко они говорят по-английски. Большинство же тут европейские туристы и транзитники, в том числе человек двадцать китайцев.

Самолет, наконец, трогается с места и, под радиобубнеж о ремнях безопасности, ровно набирает ход. Я выворачиваю шею, пытаясь не пропустить момент отрыва колес. И вот, корпус начинает дрожать тише и протяжней...

Склонившись над надиными коленями, я смотрю в окно. Прямоугольники черепичных крыш, уменьшаясь, обрастают рамкой заборов, потом становятся красной поблескивающей сыпью возле полосатых квадратиков полей. Серебристые, прихотливо изогнутые змейки рек. Через несколько минут, когда мы минуем густонаселенные парижские пригороды, поля увеличиваются в размерах, деревни чуть редеют, но все равно дома, дороги, поля до самого горизонта. И редкие клочки зелени на изнасилованной земле. Зато солнце становится близким сияющим золотым шаром, и солнечные зайчики удваиваются стеклами иллюминаторов. Потом первые перышки начинают оглаживать крыло нашего самолета, густеют, и мы оказываемся в неподвижности, в светоносном облачном мареве. И сразу возникает это чувство странности, прочти физического неудобства нахождения в призрачном между, где исчезают любые доказательства существования мест вылета и назначения.

Проходящая стюардесса, очередное доказательство неверности русского представления о красоте француженок, разносит напитки, и мне вдруг хочется напоследок вкуса французского вина, но рука стюардессы, протянувшая было мне бутылочку, испуганно отдергивается:

«Pas d`alcool pour vous! (алкоголь вам не положен)», что вдруг взбесило меня, как неожиданное унижение, не служебное полицейское - а просто так. Сконфуженно стараясь скрыть от соседки свою неудачу, я прошу стакан сока. Впереди торжествующий (в моем обиженном воображении) Шурик наливает себе из запретной для меня бутылки. А я надеваю на голову наушники и закрываю глаза под «Maluzerne» и, посреди тягучего забытья, заполненного покачивающейся музыкой и быстро пробегающими обрывками снов, слышу радио-объявление «Наш самолет пролетает над Варшавой»

* * *

И совсем скоро: «Самолет начинает снижение…» -  я нагибаюсь к окну, в нетерпении ожидая просвета в облачной вате, распадающейся все заметней на всклокоченные быстрые обрывки, и

ух ты! вот и он, первый промельк огромного, густого, щетинистого, милого, не стиснутого людьми, не рассеченного дурной геометрией автострад, не оскорбленного аккуратностью изгородей леса! На горизонте поблескивает громадное озеро. Редкие проплешины деревень кажутся язвочками на ровной лесной поверхности, их соединяют бороздки петляющих неасфальтированных дорог с редкими ползущими машинами. Ближе к Москве появляются скопления серых некрасивых многоэтажек, с дворами, заставленными железными коробками гаражей, а один раз откуда-то сбоку вырастает столб черного жирного дыма, «Помойка горит», объясняет Надя, и я с отвычки удивлен. Странные и кажущиеся нереальными картинки, в особенности когда самолет западает на крыло и начинает кружить над посадочной полосой, а в окошке немым кинофильмом плывут подробности дворовой жизни поселка Шереметьево.

Самолет касается асфальта, дребезжит несколько минут и вкатывается в тишину. Цистерна с крупной надписью ВОДА. Пассажиры начинают копошиться, и половина из них вдруг обретает скрываемый ранее дар русской речи.

«Можно нам забрать паспорта?» спрашиваю я стюардессу.

«На выходе», отвечает она. Ну да, конечно, на руки российского правосудия.

В лице суроволикой тетушки в форме погранвойск, ожидающей нас у выхода.

«Добрый вечер», говорю я ей.