Рассказы 1960-80-х годов

— Ефросинья Михайловна, — говорю я. — Когда моя мама у вас была вожатой… она красивая была?

— Не хуже тебя… — отвечает Ефросинья. — Вообще ее класс был трудный. Володя Медведев особенно зарывался… Он влюбился в Зою Надеждину… Зоя тогда была совсем другая.

Потом мы молчим, а потом я спрашиваю:

— Ефросинья Михайловна… А зачем вообще нужна любовь?

Она секунду молчит, потом отвечает:

— Если поверишь, что нужен одному, — поверишь, что нужен всем.

— Ефросинья Михайловна, почему это так?.. — спрашиваю я. — Человек кричит, а его не слышно?

На это она ничего не отвечает.

— Ефросинья Михайловна… — говорю я. — Представьте себе — один человек полюбил другого… Глубоко и страстно… А второй уехал на год в далекий город… А у первого был секрет — он часы переставил вперед на два часа… чтобы жить в одном времени со вторым…

Я начинаю задыхаться, как будто нырнула глубоко и никак не могу выплыть наверх.

— …И вдруг первый узнает… что тот, второй… хочет жениться на ком-то… Как должен поступить первый?

Ефросинья думает, потом отвечает недовольно:

— Первый, второй, третий… Как на параде. А кто этот второй?.. Ладно, не спрашиваю… Рецептов тут нет… Дело решают взгляды на жизнь… Взгляды на жизнь этого, первого.

— Взгляды! — говорю я. — Любят не за взгляды!

— Ты знаешь… в конечном счете любят все-таки за взгляды. Взгляды — это не только речи, которые ты произносишь. Этому можно научиться. Взгляды — это вся ты, вся твоя повадка, способ общения с людьми… жадный ты или готов поделиться, терпимый ты или фанатик с белыми глазами. Чего ты больше боишься — что тебе будет плохо или твоему другу?..

Сидим на скамеечке, пух летит. А мы сидим и думаем.

— Ему не может быть хорошо, — говорю я упрямо, — …если мне плохо.

— Ты уверена в этом?

— Уверена…

— Хорошо… — устало говорит она. — Тогда скажи ему об этом.

— Скажу…

Ефросинья Михайловна тяжело поднимается со скамьи, опираясь руками о колени, и идет прочь. А я кидаюсь к телефонной будке.

— Справочная… Рейс 117 из Омска…

Но тут во двор входит компания ребят, и среди них Генка и Задорожный.

— Дурачок ты, понял? — говорит Генка Задорожному. — С женщинами надо решительно… Хочешь покажу?

— Почему это ты… лучше уж я… — отвечает Задорожный.

Я выхожу из будки. Компания хохочет.

— Галка… — говорит Задорожный. — Мне всегда хотелось тебя поцеловать.

— Отстань, — говорю я.

— Я хочу тебя поцеловать.

— Я вот тебя сейчас по морде тресну.

— Наплевать, — говорит Задорожный.

Он подходит ко мне, я даю ему оплеуху.

— Правда, треснула, — удивляется он.

Компания хохочет.

— Ни одного поцелуя без любви… — язвительно говорит Генка.

— Между прочим, да, — отвечаю я.

— Тихо… Идет кто-то…

И вся компания исчезает.

А я сажусь на скамейку. Не приехал. Вот так. Или, еще хуже, приехал, а к нам не зашел. Не пришел. Отправился прямо к своей замечательной Зое Николаевне… А ведь, в сущности, она ведьма, отрицательный персонаж… Ах, Медведев, Медведев, сказочник… В сущности, я вас тоже выдумала… Не пришел… «Шоколадка, не торопись!»

— Генка! — кричу я в темноту.

— Чего тебе? — отвечает Генка, выходя из темноты.

— Поди сюда.

— Зачем?

— Поцелуй меня.

— Что?..

Он поцеловал меня. Я его оттолкнула.

— Противно, — говорю я. — Хочешь я буду теперь с тобой дружить?

— Почему ты решила со мной дружить? Тебе же противно…

— Потому что ты хуже всех… Хватит сказочек. Да здравствует реальная жизнь… Генка, что там горит?

— Горит?.. Это ребята тополиный пух подожгли.

Слышен топот, милицейский свисток. И вдруг я что-то начинаю понимать.

— Гена… — говорю я, и что-то во мне начинает обрываться, ниточка за ниточкой, как будто я вишу над пропастью, а ниточки все рвутся одна за другой, одна за другой. — Гена… — говорю я, — который час на твоих?

— Десять, — говорит Генка. — Еще рано…

— Не ври… — говорю я. — Двенадцать…

— Да, смотри ты.

И мы сверяем часы.

— У тебя на два часа вперед, — говорит он. — Во, врут часики!

— Нет… — говорю я. — Не врут… Просто они идут по омскому времени… Я забыла… Я забыла их переставить… Я все забыла… Уходи…

— Но-но… — говорит он.

— А ну брысь отсюда… — говорю я и иду на него.

— Вот ненормальная… — отступает он. — Ну, псих, честное слово.

Он поворачивается и идет прочь. Потом исчезает в темноте… Что же я наделала? И тут во двор входит Медведев. А я? Я прячусь в телефонную будку. Все потеряно. Я целовалась первый раз, и мне было противно, потому что я поторопилась, и теперь все ужасно…

Медведев вглядывается в темноту.

— Шоколадка… поди сюда, — говорит он громко.

Тишина. Ну такая тишина, что прямо тише не может быть.

— Шоколадка… — говорит он, и голос его печальный. — Сестричка моя названная… Ты обманула первый раз в жизни…

Тишина.

Потом он закуривает и уходит со двора.

А у меня в голове дурацкая частушка звонит: «Ты не гнися, не ломайся, зелененькая тросточка… Дольше, милый, не женися… Жди меня, подросточка…»

Ты не гнися, не ломайся, зеленая тросточка.

Я заплакала. Я опустилась на корточки в ночной телефонной будке и плакала так, как будто я плачу последний раз в жизни.

Это было весной. Теперь зима, и перед моим днем рождения приезжает Медведев.