Рассказы

— Спасибо, друг, — поблагодарил раненый, — поставь бутылки на ночной столик и иди по своим делам.

— Но, Бернар...

— Иди, говорю тебе, иди!

— Вы правда хотите, чтобы я ушел?

— Да.

— В таком случае до свидания!

— Прощай.

Почтальон быстро удалился, надеясь, что рана Бернара не так уж опасна: как можно было подумать, что человек, сохраняющий хладнокровие и спокойствие, смертельно ранен?

Что произошло после ухода почтальона, не знал никто.

По всей вероятности, Бернар выпил часть вина — насколько были опорожнены бутылки. Потом он попытался добраться до постели, но силы его оставили, он упал и умер в том положении, в каком мы его нашли.

На столе лежал лист бумаги.

На нем еще твердой рукой было написано несколько строчек:

«Одного из волков Вы найдете в лесу Дюкенуа, другой ушел.

Прощайте, господин Девиолен! Я ведь говорил Вам, что со мной случится несчастье.

Преданный Вам

Бернар, старший лесник».

Так вот, дорогой читатель, то, что я вам рассказал, не новелла, не драма, не роман — это просто история одной беды.

Однако эта беда, клянусь вам, осталась в моей памяти неизгладимым воспоминанием.

Кюре Шамбар

То, что я расскажу здесь, не роман, не драматическая повесть, а простой и голый факт, изложенный во всей его простоте и изначальной наготе, такой, каким он появился бы в «Судебной хронике» своего времени, если бы какая-нибудь «Судебная хроника» существовала в начале XVIII века.

Читателю, возможно, известно, что я опубликовал многочисленные тома судебной хроники под названием «Знаменитые преступления». В ответ на эти публикации я получил множество писем со всех концов Франции с сообщениями о преступлениях, словно каждая провинция стремилась внести свой сноп в эту кровавую жатву. И сегодня перед глазами читателей предстанет одно из этих посланий. Помимо того, что оно интересно само по себе, в нем содержится понимание одного очень серьезного вопроса церковной дисциплины.

При изучении исторических событий средних веков я всегда обнаруживал если не общественную ненормальность, то, по крайней мере, ничем не обоснованную жестокость в том, что установленные законы Церкви запрещают посвящать в духовный сан тех, кто не обладает в самой полной мере телесными и умственными достоинствами.

Безусловно, когда речь идет об умственных способностях, то тут и говорить не о чем: тот, кто предназначен быть факелом, освещающим путь другим, должен гореть самым ярким пламенем. Чтобы объяснять и добиваться понимания глубоких истин католической религии, нужна душа, в которой отражались бы как в чистейшем зеркале эти истины. Однако мне казалось, что для неукоснительного соблюдения обета целомудрия нет необходимости быть красивым, высоким, крепким; мне не раз приходилось встречаться с болезненными и хилыми людьми, по богатству разума несопоставимыми с теми, кто отличался куда более совершенным внешним обликом. Дело в том, что я не до конца понял дух католической Церкви, не сумел постичь того, что никогда не бывает служения без жертвы, победы — без борьбы, а борьбы — без проявления силы. Господствующая Церковь желает, и это логично, чтобы духовная власть сохраняла все свое могущество, чтобы священник воздействовал на толпу всеми возможными средствами, обращался и к чувствам и к разуму, чтобы он не только производил впечатление своей внешностью, но и пробуждал эмоции, чтобы с высоты церковной кафедры, среди благоговейной торжественности, совершая божественный обряд, он возбуждал окружающую толпу голосом, взглядом, жестом, а затем переходил в уединении к выполнению самых сокровенных обязанностей своего служения. Вот почему Церковь хочет, чтобы ее священник был и умен и красив. Воинствующая Церковь желает видеть священников без нравственных и телесных изъянов, так как в мученичестве нравственная или телесная ущербность может лишить их силы и заставить отступить перед опасностью, а не пренебречь ею, устрашиться страданий, а не победить их. Вот почему Церковь хочет, чтобы священник был и красив и силен.

И если слишком крут спуск от возвышенности замысла к низменности его осуществления, то в этом стоит винить только слабость человеческой натуры. Римские иерархи задумали великое и прекрасное установление: они требовали от священников, то есть от рядовых солдат Церкви, тех самых качеств, каких часто не хватает ее главам, а именно: красноречия, силы и мужества. Они создавали условия, чтобы священники становились такими. Установление по-прежнему прекрасно, а если оно перестало быть великим, то это из-за таких, как я, кто неспособен понять его изначальный замысел. Медленная пытка самоотверженной жизнью действительно превратила в святых нескольких наших сельских пастырей, но следует сказать, что это воинство Господа, которое должно быть главной силой нашей религии, сегодня состоит, да и всегда состояло из более чем заурядных людей.