Рассказы

   -- Здорово живете! Как вас тут бог милует?

   Она проговорила эти слова спокойно; когда она попристальней взглянула на бабушку и увидела ее лицо, то голос ее вздрогнул, она выступила из лица и прослезилась.

   -- Родимая моя матушка, печальница, желанница, что это ты только задумала-то?

   -- Ничего, ничего, -- слабым голосом проговорила бабушка, пытаясь улыбнуться, -- свалилась вот, размякла... видно, к концу... И слава тебе, господи... слава тебе...

   -- На кого ты только стала похожа-то? -- уж в голос вытягивала тетка Анна слова.

   -- Все на себя, на кого же? Чего ты разревелась-то? О, дура...

   Тетка Анна перестала плакать; бабушка слабым голосом намекнула ей на все, что у нас произошло, но добавила:

   -- К допросу, говорят, меня позовут? Каково мне, старому человеку, к начальству в город тащиться? Ну, судья-то небесный и взмиловался, ведет меня к другому опросу. И это лучше мне: я знаю там, что сказать и как себя держать. А тут, у этих-то господ, и слов, пожалуй, не найдешь...

   Бабушка как будто поразмялась, стала поживее; она поднялась и немного посидела, прислонясь к стене.

   -- Что у тебя больно-то? -- спросила ее тетка Анна.

   -- Ничего особо не больно, а только ослабла, все будто во мне оборвалось, и в руках и в ногах нет мочи да и только вот, и дышать трудно...

   -- Если за сестрицей послать?

   -- Ну что ж, пошли. И с ней бы повидалась я... Вот, московских-то уж не дождусь.

   -- Авось, бог милостив.

   -- Нет, не дожить -- когда они письмо-то получат...

   Утром пришла и тетка Надежда. Они перенесли бабушку под образа, зажгли лампадку и стали резать холстину, готовить на саван ей. После полден пришел дядя Тимофей и проговорил:

   -- А нас с ней в стан тревожат... Как же нам теперь быть?

   -- Нет, уж ей теперь, видно, не до стана, -- сказали тетки в один голос.

   Дядя Тимофей постоял, почесал затылок, поклонился бабушке и вышел вон.

   Бабушка часто забывалась, но ненадолго; опять приходила в себя и все говорила с своими дочерьми.

   -- Хорошо летом умирать-то, -- сказала она, -- могилу-то легко рыть.

   Под образами она пролежала целые сутки. Утром она забылась и больше не приходила уже в сознание; к полдням она отошла.

   Она отошла очень спокойно. Не металась, не стонала, и только глубоко дышала и несколько раз широко раскрывала глаза, как будто от изумления. Дальше -- больше, дыхание становилось реже и реже и прекратилось наконец совсем...

   Тетки закрыли ей глаза, позвали смывальщиц, положили ее на стол, обступили ее с обеих сторон и стали плакать в голос. Они плакали горько и искренне. В избу к нам набился народ. Все вздыхали, проливали слезы, говорили об обряде, о домовине, о могилке, спрашивали, будут ли поминки. Я все это видел и слышал, и мне казалось, что все это очень просто, так было надо. Мне стыдно стало своего спокойствия, и я стал укорять себя за то, что я так равнодушно переношу ее кончину. Но я поспешил упрекнуть в этом себя.

   Мое горе пришло на другой день. Проснувшись утром, я прежде всего вспомнил, что у нас случилось. И меня охватил такой ужас, какого я еще до сих пор не испытывал. Стопудовою сталью давило мою грудь, я не мог свободно дышать, я не хотел видеть свет и не хотел жить без бабушки. Мне хотелось, чтобы разверзлась земля и поглотила меня, или бы меня чем-нибудь расплющило. Но это было безумное, неосуществимое желание, и мне не оставалось делать иначе, как рыдать. Я рыдал горько и громко; мне хотелось как можно дальше разлить мое горе, как можно больше пространства захватить им.

   Мне чувствовалось, что угас первый огонек, который освещал путь моей жизни; встретится ли еще такой луч в будущем на житейской дороге? Не придется ли мне довольствоваться одним отблеском этого тихого света? И многое, многое приходило мне в голову и угнетало меня.

   После похорон уже из Москвы приехали отец и мать. Отец был неузнаваем: он был справный, раздобрел; мать говорила, что он теперь ничего не пьет и говорил, что пить не будет, так как теперь он настоящую жизнь только узнал. Оба они завыли, как узнали, что бабушка умерла. Тотчас же они поехали на могилку. Приехавши с могилки, они подробно расспрашивали меня о всей нашей жизни с бабушкой. Я рассказывал, а отец говорил:

   -- Он виноват всему. Не сделай он такой передряги, може, она пожила бы еще, а то вот... Если бы он зашел к нам как-нибудь, я бы ему напенял...

   Но дедушка Илья к нам не заходил. Он пропал, как в тучку пал.

   1902

СТАРОСТЬ