Рассказы

   Но на старика, видимо, уже не производила волшебного, бодрящего действия возрождающаяся весна. Он сидел согнувшись и, машинально помахивая кнутом, уставился в спину лошади, думая какую-то невеселую думу. Может быть, он думал о нужде, которая теперь, в начале весны, по беспутице, выгнала его промышлять извозом; может быть, о том, как ему, старому и обессилевшему, будет ходить за сохой, вязнуть старческими ногами в рыхлой земле, под тяжестью увесистой севалки. Он совсем безучастно отнесся к вопросу седока и, не поворачивая к нему головы, медленно, как бы нехотя, проговорил совсем неопределенную фразу:

   -- Как кому! Кому и в старину было хорошо, а иному и теперь плохо.

   -- Я не про кого-нибудь говорю, а так вот, порядки теперь лучше.

   Старик нахмурил седые редкие брови, отчего взгляд его сделался недружелюбным, и по-прежнему холодно проговорил:

   -- Што ж порядки, -- порядки все единственно.

   -- Ну, как же все единственно? Вот, вишь, теперь машина, а тогда ее не было... Тогда все на лошадях да на хребте; опять барщина была.

   -- Мало што, и тогда люди жили!

   -- Жить-то жили, да как? Жизнь жизни рознь, а другую хоть брось.

   Старик дышал уже много легче, и лицо его начало несколько оживляться, и голос звучал тверже.

   -- Нашему брату завсегда не сладко, што тогда, што теперь, -- уж не безучастно, а начиная чувствовать, что он говорит, промолвил старик. -- Не от порядка лучше живется-то, а от судьбы... Судьба-то, говорят, и попа стригет.

   -- При хороших порядках и с судьбой легче справиться, -- с уверенностью произнес седок, сбрасывая в сторону окурок и сплевывая сквозь зубы. -- Вон, нонешнее время из нашего брата всем ровня делается. А прежде этого не было. Прежде мужику одна доля была: копались все в земле, как жуки в навозе; путем и света-то не видали.

   Старик, должно быть, держался других взглядов на старину, или, может быть, под влиянием усталости его охватил дух противоречия, только глаза его сверкнули, и в голосе зазвучали неприятные нотки.

   -- И света не видали, а народ-то лучше был, -- уже совсем окрепшим голосом произнес он. -- Возьми ты, примерно, тогдашнего человека и сравни его с теперешним... Порядки стали хороши, а народ-то хуже.

   -- Чем же хуже? -- и свою очередь принимая серьезный вид, спросил седок.

   -- А тем, што избаловался ни на што не похоже: все бы ему чаи да сахары, да спать до утренней поры, а в старину этого не любили.

   -- Так что же, по крайности, это для себя. Что сработает, то и получит, а тогда -- ты работаешь, а твоими трудами другой пользуется.

   -- И теперь пользуются... -- угрюмо проговорил старик и опять, дернув вожжами, взмахнул кнутом, чтобы подогнать лошадь. Лошадь трухнула несколько шагов, спускаясь под гору; дорога повернула рощицей; там стояла жидкая, как блинный раствор, грязь; лошадь опять пошла шагом.

   -- Пользуются, да не так! -- сказал седок.

   -- Ну, так больше!.. Тогда, над, тобой один господин был, ты его только и знал, а теперь их как собак развелось.

   -- Где же это? -- не сдержав насмешливой улыбки, проговорил седок.

   -- Да на всяком шагу... Земский -- барин, дохтур -- барин, учитель -- барин... Все над тобой набольшие, а случись какая беда -- подойти не к кому... Жалованье им подай, а как по-ихнему не сделал -- сейчас: "Мужик дурак". Мужик дурак, а на его шее все едут!

   -- Ну что ж, что едут, -- они нам пользу приносят, -- стараясь быть мягче, вразумительно произнес седок.

   -- Кто это думает, что пользу-то! А если бы они меня об этом спросили?..

   -- Что ж тебя тут спрашивать, когда ты в этом ничего не понимаешь, -- усиливаясь сдерживать охватывающее его раздражение, опять сказал седок. -- По-моему, в этом деле -- мужик, что лошадь: сеет хозяин овес, а она думает: "Экий хозяин глупый, что бы он мне его отдал, я бы сыта была, а то кидает в землю..." Так же и наш брат: он рассуждает только о том, что ему на зубы класть, а не поймет, что не в одном этом сласть.

   Старик с минуту молчал, прожевывая сказанное ему седоком, но, должно быть, это казалось ему не по силам, и он не без сердца проговорил:

   -- Оттого и не поймет, что нечего понимать!

   -- Нет, если бы умом раскинул, -- понял.

   -- Должно быть, у него ума нет; може, он без него родился.

   -- Родятся, я думаю, все дураками.

   -- Тогда с него и взыскивать нечего... с дураков меньше спрашивается.

   -- Зато их больше бьют... -- уже явно раздражаясь, проговорил седок. -- И поделом!.. -- И, положивши сверток с картинами между собой и стариком, он достал снова папиросы и стал закуривать.

   Старик, не поворачивая головы и не глядя на седока, хмуро, но уверенно, серьезно проговорил:

   -- Мужик по-мужицки и понимает все, и ему нечего хитрости-то строить. Чем проще -- тем лучше.

   -- По-человечески он жить должен, -- затягиваясь папироской, молвил седок, -- а не по-мужицки.

   -- А нешто мужик не человек?

   -- Какой он человек, когда он всю радость в том видит, что досыта брюхо набьет или пьяный напьется, да как свинья рылом в грязь тычется.