Рассказы

   Задумывался он о будущем все чаще и чаще; забывал все обиды, что получал от домашних, не замечал и не чувствовал наступавшей весны, яркого, теплого солнышка, проталин, скворцов и жаворонков. Его ровесники носились по улице, как сорвавшиеся с цепи, копались в лужах, устраивали запрудки, мосточки, гоняли по канавкам плоты, грелись где-нибудь на припеке, Макарка же был занят одною мыслью -- когда и как его отправят в Москву.

   Выяснилось все на пасхе. К пасхе в деревню пришли москвичи, и на второй же день Макаркин крестный, Павел Демидов, зашел проведать свою куму. Он жил на фабрике круглый год, приходил домой только к пасхе и не знал еще подробно, как умер Савелий.

   Павел был небольшой, коренастый, ходил с перевалкой и говорил всегда с улыбочкой. Похристосовавшись со всеми, он сел на лавку и, заложивши нога за ногу, стал спрашивать, как они живут.

   Мать рассказала, как тогда пришел домой отец, как думали, что он уйдет "с водою", а он протянул до осени. Как он последний раз закашлялся, и у него хлынула кровь.

   Павел выслушал это, слегка вздохнул и, подумавши, спросил:

   -- А крестник как?

   -- Крестник, что ж... бегает без дела да сапоги топчет. Думаю, в Москву послать.

   -- Что ж, хорошее дело, -- степенно одобрил Павел. -- В Москве теперь можно устроиться. На зиму труднее, а теперь возьмут.

   -- Ты его не возьмешь ли?

   -- Ну что ж, сведу. Куда только?

   -- К Матрене, сестре. Она у немцев живет за Смоленским, небось знаешь?

   -- Как не знать. Ну что ж, справляй, отведу. Нужно и делу приучать... все пить-есть хотят. Пойдешь, что ли, в Москву-то? -- спросил крестный Макарку.

   -- Пойду, -- улыбаясь, ответил Макарка.

   -- Вот и молодец! Вот тебе пятачок на бабки. Небось бабок-то нету?

   -- Где ж у него быть. Нешто он когда выиграет? Такую простоту и поменьше обыгрывают.

   -- А ты приучайся. Глаз верней наставляй и чтобы в руке тверже. И меться-то всегда в одно гнездо. Как попадешь в середку -- оно и расскочится. Другой раз полкона сшибешь.

   Когда крестный ушел, Макарка подал пятачок матери и сказал:

   -- На тебе его, мамка.

   -- На что он мне?

   -- На, возьми, на что-нибудь загодится. Я в бабки играть не буду.

   -- Ну, подсолнухов купишь.

   -- He надо! На, возьми.

   Мать взяла пятачок, и Макарка, довольный и радостный, побежал на улицу.

   С одного раза для него открылась весна и стал заметен праздник. Мысль, что он пойдет в Москву и станет на свои ноги, окрылила его, и картины будущего, одна другой заманчивее, стали носиться перед его глазами.

II

   Отправлялись они в Москву на Фоминой. Вечером девки пели всем уходящим из деревни старинную песню: "Ах ты, Ваня, разудала голова, сколь далече уезжаешь от меня". А утром на рассвете все москвичи, с котомками за плечами, выходили на конец деревни, собирались в одну артель и, распростившись с деревней, тронулись в путь. До города пришлось идти пешком, так как снег хотя и растаял, но дорога еще не просохла, и по ней нельзя было ехать ни на санях, ни на телеге. Макарка шел за своим крестным.

   Девки простились с ним дома, а мать проводила его до выгона. Суровым голосом и глядя на него сухими, холодными глазами, она проговорила:

   -- Ну, смотри там у меня, живи смирней, к делу приучайся, а не баловаться.

   Она нагнулась, чтобы поцеловать его. Макарка впился в ее губы, охватив шею руками, но мать оторвала его ручонки и подняла голову.

   -- А ты, куманек, наведывай там его, -- сказала она Павлу.

   -- Ладно, -- с улыбкой ответил Павел.

   Провожавшие вернулись домой, а москвичи пошли дальше. На небе расходился огромный полумрак утренней зари, делавшийся все бледнее и бледнее. Безлистый березняк гребнем торчал на этом фоне; из него разносилось щебетанье ранних птиц. Земля, подернутая инеем за морозную ночь, казалось, еще дремала; ее окружала такая тишина, что гулко разносился шелест шагов идущих москвичей. По краям леса белели еще сугробы снега, но уже не такого чистого, как зимой.

   В стороне послышалось курлыканье журавлей.

   -- Журавли прилетели, пахать скоро, -- сказал кто-то впереди.

   -- Говорят, сколько застанут снега первые журавли, столько еще выпадет, -- произнес другой.

   -- Немного застали.

   -- Все-таки есть.

   Макарка шел сзади и чувствовал туман в голове. Ему мало спалось ночью. Перемена в его жизни занимала его мысли, и с вечера у него пронеслись тысячи думушек и не давали ему заснуть. Он заснул только, когда запели вторые петухи, и, когда надо было вставать, еле продрал глаза. И сейчас он не мог ничего схватить отчетливо, что перед ним происходило. Все было затянуто какой-то сеткой.

   -- А походили мы по этой дорожке! -- опять сказал кто-то.

   Пошли воспоминания, рассказы о всякого рода случаях, вспоминались смешные приключения, за ними следовали страшные.

   В полдень пришли в город. Город был небольшой, стоял в яме; посредине улиц тянулась каменная мостовая, а по бокам мостовой шли дощатые тротуары. Везде чернела грязь, липкая и скользкая после мороза. Уставшие ноги скользили, и идти было трудно.