Рассказы

Он совершенно не знает, как обращаться с этой неприступной красавицей, и со вздохом отказывается от кофейного счастья, решив заменить его консервированными персиками. Чтобы добраться до персиков, ему придётся выгрузить на пол семнадцать других банок. Теперь возникает вопрос о том, как открыть персики, и он станет рыскать по всем ящикам, ища открывалку. Найти её он не сможет и смутно вспомнит о существовании в доме электрических открывалок. Обшарив взглядом стены, он замечает "Миксмастера", но тайный внутренний голос шепнёт ему, что класть консервную банку в миксер не надо, это нехорошо… Тут голод пройдёт сам собой.

Проект сотворения хоть какого-то блюда отвергается, потому что возникает куда более неотложная задача: как избавиться от того мерзкого, что оставило после себя яйцо, чтобы жена после возвращения ничего не заметила. Он пытается убрать треснувшее яйцо, совсем раздавливает его, начинает искать тряпку и находит что-то аккуратно сложенное на спинке стула. Вытерев этим измазанные руки, он развернёт тряпку и обнаружит, что это — её любимый передник. В панике он сгребает разбитое яйцо передником. На столе остаётся размазанный след, и поэтому он выльет стакан воды и протрёт стол передником ещё раз.

Теперь надо решить, что же делать с передником. Муж, живущий в деревне, просто взял бы лопату и похоронил его где-нибудь за домом, но ведь Джон до мозга костей — горожанин. Ему приходит в голову безумная мысль, что передник можно спрятать в мусорном баке, но смутное понимание полезности вещей сдержит его руку. Он поспешит в гостиную, чтобы сунуть передник в корзину для бумаг, а на задворках его ума уже зреет ужасный порыв смыть следы своей вины. Он вытаскивает передник из корзины, идёт наверх, напускает в ванну горячей воды и топит в ней передник.

Теперь у него в руках капает комок, который уже никак не высохнет до её возвращения. Увы, каждый муж должен будет искать выход из этой ситуации сам. Иной слабодушный попытается спрятать мокрый передник за плащом в стенном шкафу или даже под чистыми пижамами в комоде. Более смелый, как я, расстелит эту тряпку на радиаторе или подвесит на щипчиках к ванной занавеске.

Горький опыт научил меня, что невозможно что-то спрятать от женщины, если только она сама это от себя не спрячет. Хозяйка помнит, где лежат разные мелкие штучки, но солидные вещи, вроде вафельницы, кладёт сама не зная куда, и, вдруг обнаружив такой предмет в тайном закоулке, вы так обрадуете её сердце, что она, может быть, простит вам передник. Я бы, впрочем, просто убрал эти семнадцать консервных банок с пола, вытащил бы яйцо из кофе и положил его обратно в холодильник.

Машина, которую мы толкали

Разные сочинители, а среди них Линкольн Стефенс и Гертруда Атертон, живописуют в своих биографиях землетрясения, которые довелось пережить их семьям. Мне о землетрясениях рассказать нечего, потому что моя семья такой беды не знала, но то, что случалось с нами в Колумбусе, стоит, пожалуй, нескольких землетрясений. Никогда не забуду содроганий нашего старого "Рео": заводился он, только если потолкать его изрядный кусок, а потом резко отпустить сцепление.

Когда-то его мотор раскручивали обычной ручкой, но он прослужил нам столько лет, что соглашался ехать лишь после того, как его потолкают, а потом отпустят сцепление. Одному человеку, конечно, было с этим не справиться, и за дело брались, порой, впятером, а то и вшестером, смотря по тому, какой уклон и можно ли упереться в дорогу ногами. У этой машины сцепление и тормоз находились, почему-то, на одной педали, и если двигатель всё же удавалось запустить, он быстро глохнул, и всё нужно было начинать сначала.

Моему отцу это расталкивание в печенках сидело: из-за него он часто опаздывал на работу, а машина ему не нравилась, даже когда была новой. Он, как и я, в машинах совершенно не смыслил и не доверял всем маркам подряд, во всяком случае тем, что выпускали лет двадцать или тридцать тому. Мальчишки по дороге в школу могли назвать любой встречный автомобиль: "Томас Флайер", "Файрстон Колумбус", "Стивенс Дерея", "Рэмблер", "Уинстон", "Уайт Стимер" и так далее, но мне эта наука не давалась.

Изо всех машин меня интересовала, пожалуй, лишь одна: та, что была у чудака по кличке: "Готовьтесь, люди!" Он разъезжал по городу в большом "Красном Черте" с задней дверью. "Готовьтесь, люди!" был старый худой неряха с дикими глазами. Он шатался по городу и ревел глубоким голосом в мегафон любому встречному: "ГОТОВЬТЕСЬ, ЛЮДИ! СТРАШНЫЙ СУД ГРЯДЁТ!" Грозный призыв мог прогреметь в самый неожиданный момент и в самом невероятном месте.

Помню раз, когда Монтель ставил "Короля Лира" в нашем театре, "Готовьтесь, люди!" вторил своим ревом с балкона визгливому голосу Эдгара, пышным речам Короля и декламациям Шута. Театр был погружен во мрак, громыхал гром, а за кулисами вспыхивали молнии. Нам с отцом так и не удалось дослушать до конца эту сцену, которая звучала примерно так: