Рассказы

Теперь он нашел имя для покойника: это был его брат Зенас, который и в самом деле помер, но не от того, что водил машину в состоянии опьянения. Зенас умер в 1866 году. Когда началась гражданская война, это был чувствительный поэтического склада юноша двадцати одного года, и он решил податься в Южную Америку — "просто, — как писал он оттуда, — пока всё это здесь не кончится". Вернувшись после войны он подхватил хворь, от которой в тот год сохли каштаны, и отдал Богу душу. Это был единственный случай в истории, когда к больному вызвали агронома для опрыскивания, и наша семья очень переживала: ведь больше ни один человек в Соединенных Штатах не заболел этим растительным недугом.

Так вот теперь, когда дедушка, так сказать, понял, кто же умер, с ним стало очень трудно жить в одном доме, как будто ничего не случилось. Он бушевал и грозил пожаловаться в Комиссию по здравоохранению, если тотчас не устроят похорон. Мы понимали, что что-то нужно делать, и, наконец, уговорили приятеля отца Джорджа Мартина вырядиться в костюм восьмидесятых годов и назваться дядюшкой Зенасом, чтобы успокоить помутившийся разум дедушки. Самозванец был франтоват и внушителен, с бачками и высокой бобровой шапкой, будто сошел с дагерротипного снимка Зенаса в нашем альбоме. Никогда не забуду той ночи сразу после ужина, когда Зенас вошел в нашу гостиную. Дедушка топал взад и вперед, высокий и ястребоносый. Вошедший протянул навстречу старику обе руки.

— Глем! — воскликнул он.

Дедушка медленно обернулся, посмотрел на незваного гостя и фыркнул.

— Ты кто такой? — спросил он глубоким раскатистым голосом.

— Я - Зенас! — воскликнул Мартин. — Братишка твой Зенас, здоровый, как скрипочка, и веселый, как доллар!

— Братишка ты, черта лысого! — прорычал дед. — Зенас помер от каштановой хвори еще в шестьдесят шестом.

Дедушку иногда озаряли внезапные и совершенно неожиданные моменты кристального сознания, повергавшие нас в смущение пуще его чудачеств. В тот вечер, еще перед тем, как пойти спать, он понял, что у нас разбили машину и что именно из-за этого в доме весь переполох.

— Папа, она вся рассыпалась на куски, сказала ему моя мама и очень выразительно изобразила происшествие.

— Я так и знал, — проворчал он. — Я ведь говорил вам тогда: покупайте "Поп-Толедо".

На обочине неба

Когда Чарли Дэшлер объявил, что собирается жениться на Дороти, друзья предупредили его: "Зайдёт у тебя ум за разум!", на что Чарли, любивший порой щегольнуть рифмочкой, заметил: "Не сразу, не сразу, а фраза за фразой". Странный, надо сказать, ответ, а всё потому, что Дороти еще с пяти лет привыкла кончать предложения, начатые другими. Иногда она кончала их неправильно, что раздражало говорившего, а иногда правильно, что раздражало его еще больше.

Вот, например, гость их семейства начинал: "Когда Уильям Говард Тафт был…"

— Президентом! — раздавался восторженный писк Дороти.

Говоривший, может быть, действительно хотел сказать "Президентом", а, может быть, он хотел сказать "молод", а, может быть, "Председателем Верховного суда Соединенных Штатов". Как бы то ни было, гость спешил надеть шляпу и удалялся. Подобно большинству мам и пап, родители Дороти не сознавали, как досаждают другим манеры их доченьки. Скорее всего, они считали ее забавной или даже необыкновенной умницей. Быть может, еще в раннем детстве, когда мама позвала: "Давай, Дороти, поешь…", а та вставила: "шпинат, радость моя", мама тут же позвонила папе в контору и рассказала ему об этом, а он пересказал это в тот же день всем встречным-поперечным, и на другой день, и на другой день за другим днем.

Дороти подросла и стала прехорошенькой, а потому еще опаснее. Молодых людей тянуло к ней, как мух на мед. Чувства в них бурлили, но ум тупел. Ей было уже почти восемнадцать, а она всё поучала: "Не "позжее", милый, а "позднее" — "позжее" ты меня большее не увидишь". Обожатели терпели, не в силах вырваться из пут ее чар, но время шло, а поскольку ее интересы оставались скорее ментальными, чем сентиментальными, путы потихоньку слабели, и они уплывали к не столь требовательным, пусть и не столь грамотным подругам.

Чарли Дешлер был, однако, человеком стремительным, готовым сбить с ног любого, кто бы ни стал на его пути, так что он обручился с Дороти и женился на ней в мгновение ока, не слушая никаких отговоров и считая их лишь проявлениями ревности. Поэтому о Дороти он не знал почти ничего, кроме того, что она хороша и ясноглаза, и ему желанна.

Став женой, Дороти обрела простор для применения своих талантов: она пристрастилась исправлять рассказы Чарли. Он много путешествовал, многое повидал и чудесно обо всём рассказывал. Дороти, пока была невестой, жадно слушала его истории, а поскольку ничего подобного в ее жизни не случалось, она не могла понять, когда он ошибался относительно времени или места, или лица. Поэтому изредка поправляя форму глагола, она особенно не докучала. Чарли говорил правильно и уж, конечно, "позжее" и "позднее" не путал: вот еще одна причина, почему он не раскусил Дороти сразу.