Рассказы и повести

Впрочем, я уже заметил: редко кто умеет в моем кабинете коротко и ясно изложить, зачем пришел. Видимо, от волнения. И, если бы меня спросили, каким главным качеством должен обладать прокурор, пожалуй, я бы ответил: терпением.

– Я, между прочим, здешняя,– вдруг доверительно произнесла Топоркова.– Родилась и выросла на Приморской… Вы ведь помните, какой была раньше наша улица?

– Увы,– сказал я.– В Южноморске живу и работаю меньше года…

– А-а-а,– разочарованно протянула посетительница.– Знаете, это считалось почти за городом. Мы так и говорили: поедем в город… От последней остановки трамвая – еще пешком километр… Бывало, пошлют нас с сестрой за покупками в магазин, пока дойдешь…– Она махнула рукой.– Летом – пыль, зимой – слякоть…– Топоркова спохватилась: – Я хочу сказать, что, помимо меня, в нашей семье из детей была еще Вера. Старшая сестра… Давно уже замужем. Сын… Понимаете, всего один! А у меня двое – Игорек и Сонечка… Не подумайте, что хвастаю, но все в один голос твердят, что Игорь очень способный мальчик. Можете убедиться сами…

Топоркова поспешно раскрыла сумку и достала из нее плотный пакет. В нем оказалась внушительная пачка цветных фотографий.

Нинель Савельевна быстро встала со стула и ловко разложила снимки передо мной, бесцеремонно отодвинув мешающие предметы.

– Посмотрите! – с гордостью сказала она, тыча ухоженным наманикюренным пальцем то в одну, то в другую фотографию.– Сколько экспрессии!… Какой колорит!… А вот какая смелая композиция!…

Это все были цветные снимки рисунков. И на всех рисунках – море. То тихое, спокойное, то бурное, вздыбившееся. Море, пустое до горизонта или же со стаей парусников. А то с причудливо торчащими скалами, омываемыми прибоем.

Чтобы не показаться невежливым, я некоторое время рассматривал произведения сына Топорковой.

– Он чем пишет, маслом? – спросил я.

Не выдавать же себя за профана…

– И маслом, и акварелью,– горячо подхватила Нинель Савельевна.– А вот это пастель… Понимаете, Игорь ищет… Ван дер Рюге считает, что надо попробовать себя во всех материалах… Простите,– извинительно улыбнулась она,– я не объяснила… Ван дер Рюге – педагог сына. Мы не считаемся ни с какими расходами! А там, хочу вам заметить, учеба стоит ох как недешево.– Топоркова развела руками: – Что поделаешь, капитализм. И чихнуть бесплатно нельзя…

Она бережно собрала фото и сложила в пакет.

– Мы показывали работы сына в Москве, одному действительному члену Академии художеств,– сказала она, пряча пакет в сумку.– Он говорит: Айвазовский! Да, да, второй Айвазовский! Мне даже неловко стало… Я говорю: что вы, мальчику еще работать и работать… Академик тоже считает: надо писать, писать и писать. И непременно на пленёре. На натуре то есть… Ну скажите, после всего этого как можно лишать Игоря такой возможности?! – неожиданно возмущенно закончила Нинель Савельевна.

– Как это – лишать?-не понял я.

– Элементарно! – воскликнула Топоркова.– Но ведь это же будет преступлением! Преступлением перед искусством! – Она снова выхватила пакет и потрясла им в воздухе: – Хотя бы вспомнили кто приобщил Игоря к живописи! Почтили память моего отца!… Игорек был вот таким,– показала она ладонью от пола,– когда Савелий Платонович, то есть мой папа, помогал выводить кисточкой на картоне первые линии! Он часами мог сидеть с Игорьком на берегу и объяснять, когда какое освещение у моря… Он мечтал, чтобы его внук стал великим художником, прославил Родину!…

Терпение терпением… Но я потерял надежд понять что к чему. И, вежливо остановив Топоркову, решил наконец ознакомиться с документом в котором «все изложено»…

Документ этот сохранился в архиве прокуратуры. Привожу его дословно.