Рассказы(Москва.- 1911)

Агирре слушалъ ее, какъ слдуетъ не понимая смысла ея словъ. Все его вниманіе было сосредоточено въ глазахъ, словно т пять дней, когда они не видались, были равносильны длинному путешествію и онъ ищетъ теперь въ лиц Луны слдовъ, оставленныхъ временемъ. Та ли она самая? Да. Это она! Только губы отъ волненія немного посинли. Она щурила глаза, какъ будто слова стоютъ ей ужасныхъ усилій, словно каждымъ изъ нихъ отрывается что-то отъ ея мозга. Сжимаясь, ея вки обнаруживали легкія складки, казавшіяся знаками утомленія, недавняго плача, внезапно наступившей старости.

Испанецъ смогъ, наконецъ, понять ея слова.

Но ужели она говоритъ правду? Разстаться! Зачмъ? Зачмъ? Онъ простиралъ къ ней руки, охваченный страстью, но она еще больше поблднла, въ испуг отступила, и глаза ея расширились отъ страха.

Они не могутъ больше любить другъ друга. На прошлое онъ долженъ смотрть, какъ на прекрасный сонъ – быть можетъ лучшій во всей его жизни… Но теперь насталъ моментъ, когда надо проснуться.

Она выходитъ замужъ, исполнитъ свой долгъ передъ своей семьей и своимъ народомъ. Все прошлое было безуміемъ, дтской мечтой ея экзальтированнаго и романтическаго характера. Мудрые люди ея народа открыли ей глаза на великую опасность такого легкомыслія. Она должна покориться своей судьб, послдовать примру матери, примру всхъ женщинъ ея крови. Завтра она отправится съ своимъ женихомъ Исаакомъ Нуньесъ въ Танхеръ… Онъ самъ и его родственники посовтовали ей свидться съ испанцемъ, чтобы покончить со всмъ, положить конецъ двусмысленному положенію, которое могло повредить репутаціи хорошаго коммерсанта и нарушить покой миролюбиваго человка. Они обвнчаются въ Танхер, гд живетъ семья жениха. Быть можетъ они тамъ останутся, быть можетъ отправятся въ Америку продолжать дла. Во всякомъ случа ея любовь, ея милое приключеніе, ея божественный сонъ кончились навсегда.

– Навсегда! – пробормоталъ Луисъ глухимъ голосомъ.- Скажи еще разъ. Я слышу, какъ твои уста произносятъ это слово и не врю. Повтори. Я хочу убдиться.

Голосъ его звучалъ умоляюще, но его скрученные пальцы, его угрожающій взглядъ пугали Луну. Она широко – широко раскрыла глаза и сжала губы, словно сдерживая вздохъ. Казалось, въ темнот еврейка постарла.

Огненная птица сумерокъ пронеслась по воздуху на своихъ красныхъ крыльяхъ и отъ грома задрожали земля и дома.

Вечерній сигналъ!

Опечаленный Агирре увидлъ въ воображеніи высокую черную стну, кружащихся чаекъ, ревущее, покрытое пной море, вечерній полумракъ, похожій на тотъ, который окружалъ ихъ теперь.

– Ты помнишь, Луна? Помнишь?

Въ сосдней улиц раздались барабанная дробь, щебетаніе флейтъ и глухой щумъ большого барабана. Этотъ воинственный шумъ покрывалъ мистическое пніе, проникавшее, казалось, сквозь стны храма. To была вечерняя зоря, передъ закрытіемъ воротъ крпости. Одтые въ желто-срые мундиры, солдаты шли въ тактъ своихъ инструментовъ, а надъ полотняными касками размахивалъ руками атлетъ, оглушавшій улицу ударами по барабанной кож.

Молодые люди ждали, пока пройдетъ шумный отрядъ. И по мр того, какъ онъ удалялся, до ихъ слуха изъ храма снова постепенно стала доходить мелодія небеснаго хора.

Испанецъ казался обезкураженнымъ, умоляющимъ и, недавно еще грозный и ршительный, онъ теперь кротко просилъ:

– Луна! Лунита! To, что ты говоришь, неправда! He можетъ быть правдой! Ты хочешь, чтобы мы разстались такъ! He слушай никого. Слдуй велніямъ сердца! Мы еще можемъ стать счастливыми! Вмсто того, чтобы хать съ этимъ человкомъ, котораго ты не можешь любить, котораго ты, несомннно, не любишь, лучше бжимъ!

– Нтъ,- отвтила она ршительно, закрывая глаза, какъ бы боясь, что, увидя его, можетъ поколебаться. – Нтъ… Это невозможно. Твой Богъ не мой Богъ, твой народъ не мой народъ.

Въ сосднемъ католическомъ собор, остававшемся невидимымъ, протяжно, съ безконечной грустью, прозвучалъ колоколъ. Въ протестантской церкви двичій хоръ началъ новый гимнъ, словно вокругъ органа порхала стая шаловливыхъ соловьевъ. Издали все слабе, теряясь въ покрытыхъ ночнымъ мракомъ улицахъ, слышался громъ барабана и игривые звуки флейтъ, воспвавшихъ залихватской цирковой мелодіей міровое могущество Англіи.

– Твой Богъ! Твой народъ!- грустно воскликнулъ исианецъ.- Здсь, гд существуетъ столько боговъ! Здсь, гд каждый принадлежитъ къ другому народу! Забудь все это! Вс мы равны передъ жизнью. Существуетъ одна только истина:- любовь.

– Тамъ – тамъ!- стоналъ колоколъ наверху католическаго собора, оплакивая смерть дня.- Къ свту! Къ свту!- пли въ протестантской церкви голоса двушекъ и дтей, разсиваясь въ безмолвіи сумерекъ, окутывавшихъ площадку.

– Нтъ! – жестко проговорила Луна съ выраженіемъ, котораго Агирре раньше не слышалъ у нея, словно говорила другая женщина.- Нтъ. Ты имешь свою землю, свою родину. Ты можешь смяться надъ народами и врованіями, выше всего ставя любовь. Насъ же, гд бы мы ни родились, какъ бы законъ ни равнялъ насъ съ другими, всегда называютъ жидами и жидами мы вынуждены волей-неволей остаться. Нашей землей, нашей родиной, нашимъ единственнымъ знаменемъ является – религія нашихъ предковъ.