Рассказы(Москва.- 1911)

Что ему длать въ Гибралтар? Впродолженіи трехъ мсяцевъ, когда рядомъ съ нимъ была любимая женщина, скрашивавшая его существованіе, городъ походилъ на рай – теперь это былъ несносный однообразный городишко, запертая крпость, сырая и темная тюрьма. Онъ телеграфировалъ дяд, извщая его о своемъ отъзд. Пароходъ долженъ былъ отплыть ночью, посл вечерняго сигнала, взявъ провіантъ угля.

Служители отеля сообщили ему новость.

Кхіамуллъ умеръ въ больниц со свойственной чахоточнымъ ясностью мысли, говоря о далекой солнечной стран, о ея увнчанныхъ цвтами лотоса двушкахъ, смуглыхъ и стройныхъ, какъ бронзовыя статуи. Сильное кровотеченіе положило конецъ его мечтамъ. Весь городъ говорилъ о его похоронахъ. Его соотечественники, индусскіе владльцы лавокъ, отправились вс вмст къ губернатору и взялись за устройство похоронной церемоніи. Они хотятъ сжечь его трупъ за городской чертой, на восточномъ берегу. Его останки не должны гнить въ нечистой земл. Англійское правительство, снисходительное къ религіознымъ обычаямъ всхъ своихъ подданныхъ, отпустило дрова на сожженіе.

Когда наступитъ ночь, они выроютъ ровъ на берегу, наполнятъ его щепками и стружками, поверхъ наложатъ большія полнья, на нихъ трупъ, потомъ опять полнья и когда за неимніемъ горючаго матеріала, костеръ потухнетъ, его единоврцы соберутъ пепелъ, положатъ его въ ящичекъ и бросятъ въ открытомъ мор.

Агирре холодно выслушалъ вс эти подробности. Счастливецъ Кхіамуллъ! Онъ умеръ! Огня, побольше огня! О если бы онъ сжегъ весь городъ, потомъ ближайшія страны и наконецъ весь міръ!

Въ десять часовъ океанскій пароходъ поднялъ якорь.

Опираясь на бортъ, испанецъ видлъ, какъ становилась все меньше, словно тонула на горизонт, высокая скала, испещренная внизу рядами огоньковъ. На фон неба виднлся ея темный хребетъ, словно чудовище, прикурнувшее у моря, играя съ роемъ звздъ, сверкавшихъ между его лапами.

Пароходъ обогнулъ Punta de Europa. Огни исчезли… Теперь виднлась лишь восточная часть Горы, черная, огромная и голая. Только на самомъ крайнемъ ея пункт горлъ глазъ маяка.

Вдругъ на противоположномъ конц горы, словно выходя изъ моря, вспыхнулъ другой свтъ, въ вид красной черты, въ вид прямого пламени. Агирре угадалъ, что это такое!

Бдный Кхіамуллъ!

Огонь уже пожираетъ его трупъ на берегу. Люди съ бронзовыми лицами окружатъ теперь костеръ, какъ жрецы давно минувшихъ поколній, слдя за уничтоженіемъ останковъ товарища.

Прощай, Кхіамуллъ!

Онъ умеръ, мечтая о Восток, стран любви и благоуханій, стран чудесъ, и мечты его не осуществились. И на Востокъ же халъ Агирре съ пустой головой, съ утомленной, безсильной, истощенной душой, словно подвергся самой ужасной изъ пытокъ.

Прощай, нжный и грустный индусъ, бдный поэтъ, грезившій о свт и любви, продавая въ сырой дыр свои бездлушки!

Его останки, очищенные въ огн, растворятся въ лон великой матери-природы. Быть можетъ его хрупкая душа птицы снова оживетъ въ чайкахъ, кружащихся вокругъ горы. А быть можетъ она будетъ пть въ ревущихъ, пнящихся волнахъ подводныхъ пещеръ, аккомпанируя клятвамъ другихъ влюбленныхъ, которые придутъ сюда въ урочный часъ, какъ приходитъ обманчивая иллюзія, сладкая лживая любовь, чтобы дать намъ новыя силы продолжать нашъ путь по земл.

Печальная весна.

Старикъ Тофоль и двочка были рабами своего сада, обремененнаго непрерывнымъ плодородіемъ.

Они тоже были деревьями, двумя растеніями на этомъ крохотномъ кусочк земли – не больше носового платка, говорили сосди – который кормилъ ихъ въ награду за тяжелый трудъ.

Они жили, точно черви, прилпившись къ земл, и двочка работала, какъ взрослый человкъ, несмотря на свою жалкую фигурку.

Покойная жена дяди Тофоля, бездтная и жаждавшая дтей, которыя скрасили бы ея одиночество, взяла эту двочку изъ воспитательнаго дома. Въ этомъ садик она дожила до семнадцатилтняго возраста, но на видъ ей можно было дать одиннадцать, такъ хрупко было ея тльце, обезображенное узкими острыми плечами, выдающимися впередъ и образующими впалую грудь и горбатую спину.