Рассказы(Москва.- 1911)

Когда открывалась желзная дверца у печи, пламя окрашивало стны въ красный цвтъ, a отраженіе его скользило по доскамъ съ тстомъ и тоже окрашивало блые передники и запыленныя мукою и блествшія отъ пота атлетическія груди и мускулистыя руки, придававшія пекарямъ что-то женственное.

Лопаты вдвигались и вытаскивались изъ печи, оставляя на раскаленныхъ кирпичахъ куски тста или вынимая пропеченные хлбы съ румяною коркою, распространявшіе пріятный запахъ жизни. А въ это время пять пекарей, склонившихся надъ большими столами, мсили тсто, мяли его, какъ отжимаютъ мокрое блье, и разрзали на части. Все это они длали, не поднимая головы, разговаривая ослабвшимъ отъ усталости голосомъ и напвая тихія и заунывныя псни, которыя часто не допвались ими до конца.

Вдали слышались голоса sereno {Sereno – ночной сторожъ.}, выкрикавшихъ часы, и крики ихъ рзко звучали въ духот и тишин лтней ночи. Публика, возвращавшаяся изь кафе и изъ театра, останавливалась передъ ршетками оконъ пекарни, чтобы поглядть на голыхъ пекарей, работающихъ въ душной берлог. Фигуры ихъ были видны только отъ пояса и напоминали, на фон пламени въ печи, души гршниковъ на картин, изображающей Чистилище. Но раскаленный воздухъ, сильный запахъ хлба и вонючій потъ пекарей живо отгоняли любопытныхъ отъ ршетокъ, и въ пекарн возстановлялось прежнее спокойствіе.

Наибольшимъ авторитетомъ пользовался среди пекарей Косоглазый Тоно, здоровенный парень, славившійся своимъ сквернымъ характеромъ и грубымъ нахальствомъ, хотя надо сказать, что люди этой профессіи вообще не отличаются воспитанностью!

Онъ выпивалъ, но ни руки, ни ноги его не дрожали отъ вина; даже наоборотъ вино вызывало въ немъ такую драчливость, точно весь міръ былъ тстомъ, какъ то, которое онъ мсилъ въ пекарн. Въ трактирахъ, въ окрестностяхъ города, мирные постители дрожали, точно при приближеніи бури, когда вдали появлялся Тоно во глав куадрильи пекарей, съ одобреніемъ встрчавшихъ вс его остроты. Это былъ настоящій мужчина. Онъ ежедневно колотилъ жену и не давалъ ей почти ни гроша изъ заработка, и дти его, босыя и голодныя, съ жадностью набрасывались на остатки ужина, который онъ бралъ съ собою въ корзин каждый вечеръ въ пекарню. А если не считать этого, то онъ былъ добрый малый, который прокучивалъ деньги съ товарищами, чтобы имть право мучить ихъ своими грубыми шутками.

Хозяинъ пекарни относился къ нему съ нкоторымъ уваженіемъ, какъ будто побаивался его, а товарищи по профессіи, бдные малые, обремененные семьею, избгали всякихъ недоразумній съ нимъ и терпли его грубости съ покорною улыбкою.

У Тоно была своя жертва въ пекарн – бдный М_е_н_у_т_ъ {Меnut (menudo) – маленькій, худой, тщедушный.}, молодой, тщедушный работникъ, недавно вышедшій изъ ученія. Товарищи смялись надъ нимъ за непомрное усердіе въ работ, которымъ онъ надялся заслужить повышеніе заработной платы, чтобы жениться.

Бдный М_е_н_у_т_ъ! Вс товарищи, отличавшіеся инстинктивною льстивостью трусовъ, приходили въ восторгъ отъ остротъ и насмшекъ, которыя Тоно позволялъ себ по его адресу. Одваясь по окончаніи работы, М_е_н_у_т_ъ находилъ въ карманахъ платья разныя вонючія вещества; часто получалъ онъ отъ Тоно въ лицо комки тста, а, когда тотъ проходилъ мимо него, то неизмнно хлопалъ его по согнувшемуся спинному хребету своею тяжелою лапою съ такою силою, что зданіе могло бы, кажется, рухнуть отъ сотрясенія.

М_е_н_у_т_ъ покорно молчалъ. Онъ былъ такъ слабъ передъ кулаками этого животнаго, забавлявшагося имъ.

Однажды въ воскресенье вечеромъ Тоно явился въ пекарню въ очень веселомъ настроеніи. Онъ побывалъ днемъ въ трактир на берегу; глаза его были налиты кровью, а изо рта сильно пахло виномъ.

Онъ принесъ крупную новость. Онъ видлъ въ трактир М_е_н_у_т_а съ невстою – рослою двкою. Этотъ чахоточный червякъ сумлъ прекрасно выбрать себ невсту; у него, видно, губа не дура.

И Тоно сталъ описывать бдную двушку, среди хохота товарищей, съ такими подробностями, точно онъ раздвалъ ее взглядомъ.

М_е_н_у_т_ъ не поднималъ головы надъ работою, но былъ блденъ, какъ будто трактирная закуска лежала въ его желудк тяжелымъ камнемъ. Онъ тоже былъ въ эту ночь не такой, какъ въ другіе дни; отъ него тоже пахло виномъ, и глаза его нсколько разъ отрывались отъ тста и встрчались съ косымъ и хитрымъ взглядомъ тирана. О немъ самомъ Тоно могъ говорить все, что угодно. Онъ привыкъ къ его насмшкамъ. Но говорить такъ о его невст?… Боже мой!…

Работа подвигалась въ эту ночь медленно и съ трудомъ. Часы проходили, а отяжелвшія и уставшія отъ попойки руки не могли справиться съ тстомъ.

Духота усиливалась. Пекарей окутывала атмосфера раздраженія, и Тоно, который былъ бшене другихъ, началъ проклинать судьбу. Хоть бы весь этотъ хлбъ обратился въ ядъ! Они несли собачій трудъ въ такой часъ, когда вс спятъ, чтобы имть возможность пость на слдующій день нсколько кусочковъ этого противнаго тста. Ну ужъ и трудъ!

И разозлившись окончательно при вид усердно работавшаго М_е_н_у_т_а, Тоно излилъ свое раздраженіе на него и снова заговорилъ о красот его невсты.