Рассказы о философах

…Называем, провозглашаем, осуждаем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком. Посему ты подлежишь всем осуждениям и карам согласно святым законам и установлениям, как общим, так и частным, относящимся к подобным явным, нераскаянным и непреклонным еретикам. И как такового, мы тебя извергаем словесно из духовного сана и объявляем, чтобы ты и в действительности был согласно нашему приказанию и повелению лишен всякого великого и малого церковного сана, в каком бы ни находился доныне, согласно установлениям святых канонов. Ты должен быть отлучен от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной церкви, милосердия которой ты оказался недостойным. Ты должен быть предан светскому суду, и мы предаем тебя суду монсеньера губернатора Рима, здесь присутствующего, дабы он тебя покарал подобающей казнью, причем усиленно молим, да будет ему угодно смягчить суровость законов, относящихся к казни над твоею личностью, и да будет она без опасности смерти и членовредительства…

Джордано усмехнулся при словах нотария «без опасности смерти и членовредительства». Они означали лишь то, что он не будет разорван на части, а сожжен, и тем самым получит шанс на воскресение из мертвых…

…Сверх того осуждаем, порицаем и запрещаем все вышеуказанные и иные книги твои и писания как еретические и ошибочные, заключающие в себе многочисленные ереси и заблуждения. Повелеваем, чтобы отныне все твои книги, какие находятся в святой службе и в будущем попадут в ее руки, были публично разрываемы и сжигаемы на площади Святого Петра перед ступенями и как таковые были внесены в список запрещенных книг, и да будет так, как мы повелели.

Сие провозглашаем мы, кардиналы, генеральные инквизиторы, поименованные ниже: кардинал Людовико Мадруцци, кардинал Джулио Антонио Сансеверина, кардинал Пьетро Деза, кардинал Доменико Пинелли, кардинал Джеронимо Аскулано, кардинал Лючио Сассо, кардинал Камилло Боргезе, кардинал Помпео Оригони, кардинал Роберто Беллармино…

Джордано поднялся с колен. Палач вырвал из его рук свечу и взмахом погасил ее. Это означало — жизнь осужденного окончилась.

Джордано поднял голову и посмотрел на балкон дворца Мадруцци, где стояли в молчании кардиналы.

— Вероятно, вы с большим страхом произносите приговор, чем я выслушиваю его! — крикнул Джордано Бруно. — Можно убить врага, но нельзя убить свободную мысль!

Папских стражников сменили стражники губернатора. Джордано снова был возвращен в тюрьму, в башню Нона близ замка Святого Ангела.

«Отрекись, Ноланец, во славу Христа-спасителя, ради мученической крови его…»

«Ради Христа? Ради этого шарлатана, висельника и обманщика? Не от рождения Христа исчисляется истинная человеческая история, а от рождения первой истины в голове человека. Христос же висельник и трус!»

В два часа ночи на башне «Братства усекновения главы Иоанна Крестителя» монотонно зазвонил колокол. «Братья» в высоких капюшонах с двумя прорезями для глаз собрались у церкви святой Урсулы и направились к башне Нона. Здесь в небольшой капелле они отслужили панихиду «за упокой души» еще живого Джордано Бруно и выстроились цепочкой попарно у входа в башню, откуда палачи вскоре вывели осужденного на смерть философа. Зимние предутренние сумерки едва начинали таять. Монахи с зажженными свечами в руках, с крестами и священными изображениями двинулись следом за Джордано к месту казни, к Кампо ди Фьоре. Они перешли мост и оказались на пустыре, где уже пылали факелы.

Священник, шедший рядом с Бруно, сказал:

— Еще не поздно, Ноланец. Ты еще можешь отречься и будешь спасен. Есть повеление самого папы оставить тебя в живых, если ты отречешься. Во славу римской католической церкви, Ноланец, которая дала тебе подлинные знания, а ты извратил их… Ты будешь прощен, как и многие заблудшие, пришедшие в Рим в этот великий год. Зачем осуждаешь душу свою на бессмысленные скитания?

— Ты болван, брат мой, — усмехнулся Джордано, — такой же, как и Христос, которому ты поклоняешься.

— Язык! — взвизгнул священник.

И когда палачи подошли к Джордано, чтобы вытянуть ему клещами язык и зажать его расщепленным куском дерева, священник снова спросил его:

— Ну?

— Ослы! — крикнул Ноланец.

Палачи обступили его и зажали язык в тиски. Тут же сорвали с него одежду и накинули на него «санбенито» — кусок мешковины, пропитанный серой и разрисованный языками пламени. Края «санбенито» едва доходили Джордано до колен. Его привязали к столбу железной цепью и мокрыми веревками, сложили у ног написанные им книги и подожгли. Книг было много. Иные были разорваны, и пламя быстро пожирало их листы. Другие, в плотных переплетах, упорно сопротивлялись. «О бесконечности, Вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя», «О причине, начале и едином», «О безмерном и неисчислимом»… Последнее название принадлежало поэме, посвященной Николаю Копернику, где были такие слова: Голос твой не будет затронут бесчестием темного века, Голос твой не заглушен ропотом шумных глупцов…

Рядом запылал еще один костер. Джордано повернул голову.