Рассказы о книжных тайнах и преступлениях, связанных с книгами - 1

Он много лет не вспоминал о реальной школе. С чего бы? Он перебрался в Америку через несколько лет после войны. Богатые берлинские родственники пособили с переездом, хотя не одобряли его настроения «На Запад, молодой человек!»[32], с которым он уехал из Германии в Новый Свет. Альтман втайне посмеивался над их патриотизмом. Отец считал, что, несмотря на тяготы, выпавшие Германии после Великой войны, его «благородные сыновья» должны остаться на родине и поднимать ее.

– Я тоже там учился, – еле слышно прошептал старик. – В реальной школе.

– Правда? Нас, наверное, осталось мало после Великой войны. – Альтман покачал головой. – Настоящая бойня. Столько молодых парней полегло…

Старик кивнул, и его зачесанная наискосок седая челка упала на глаза.

– Бойня, – пробормотал он. – Верно.

В старике было что-то тревожащее, и Альтману хотелось поскорее избавиться от него. К тому же его неодолимо манил сэндвич с куриным салатом. И все же Альтман считал своим нравственным долгом уделить бедолаге еще немного времени. По-видимому, они вместе учились в школе, и очевидно, что этому жалкому, немощному старику в жизни пришлось нелегко. От него так и веяло несчастьем.

– Вам нравилось учиться в реальной школе? – спросил Альтман.

Старик покачал головой.

– Почему?

Сам Альтман с удовольствием учился в реальной школе и даже влюбился в одну юную блондинку с ясными голубыми глазами. Он много лет не вспоминал о девушке, но сейчас она возникла перед его мысленным взором как наяву.

– Со мной плохо обращались.

Альтман не знал, что ответить, и поэтому просто смотрел на незадачливого старика, который мешал ему впиться зубами в сэндвич, на эту бледную до прозрачности хрупкую фигуру, на шляпу, дрожащую в искривленных пальцах.

– Был там один задира, – добавил старик.

Он действительно был похож на вечную жертву, которой приходится несладко не только на школьном дворе, но и везде – на фабрике или лесопилке. Над ним измываются, он вечно оказывается последним в очереди, ему достается холодный суп, да и тот на него проливают. Что это было за слово, которым отвратительные польские евреи, работавшие на отцовской фабрике, называли таких, как он?

«Шлемазл», – вспомнил Альтман.

– Какая жалость. У меня остались самые приятные воспоминания о реальной школе.

– Вы были умны, – сказал старик.

Альтман небрежно махнул рукой, хотя ему было приятно, что его запомнили в этом качестве. Но он и вправду был умен. И до сих пор не утратил остроты ума.

– А я не был, – добавил старик.

Альтман подумал, что сама природа дурно обошлась с бедолагой, вложив слишком мало в его голову. Ростом он тоже не вышел, и, судя по мятой серой шляпе и ветхому пиджаку, не преуспел в делах. Ходячее несчастье, да и только! Впервые за долгое время Альтман поблагодарил судьбу за то, что родился в богатой семье, мог свободно предаваться познанию без страха перед нуждой и жить в довольстве среди книг и рукописей. Да, он прожил хорошую жизнь.

– Я не блистал в учебе, – сказал старик и грустно улыбнулся. – И вообще не блистал ни в чем и никогда. – Он пожал плечами. – Разве что совсем немного, во время Великой войны.

Карие глаза старика были затянуты молочной пленкой, белки отливали желтизной.

«Он нездоров, – сказал себе Альтман. – Даже в этом природа обделила его».

– А вы сражались на той войне, Зигги?

Зигги!

Альтмана не называли так с тех пор, как он учился… ну да, в реальной школе Линца. Отец и родственники называли его тогда Зигфридом, но после переезда в США он стал Францем, а затем Франклином. С тех пор все звали его «Франклин Альтман». Это имя стояло в свидетельстве о браке, на визитных карточках… везде. Зигфрид и тем более Зигги канули в Лету, как и многое другое из его прошлого.

– Да, сражался, – с гордостью ответил Альтман, хотя в бою он не бывал. Блестящий ум в очередной раз сослужил ему хорошую службу. Всю войну он прослужил в Берлине, в разведке, катался как сыр в масле, не видел ни одного окопа и ни разу не стрелял из винтовки.

– И разумеется, на нашей стороне.

Альтману не понравилось его замечание. Конечно, он сражался… в некотором роде… на стороне Германии. На чьей же еще? Он грозно посмотрел на старика, подозревая, что тот хочет его оскорбить.

– Разумеется, – подтвердил Альтман с едва заметной обидой.

– Я дважды был ранен. И отравился газами под Ипром.

Альтман подумал о миллионах погибших – расстрелянных в упор, разорванных снарядами, погребенных заживо в вытоптанном месиве ничейной полосы.

– Поля во Фландрии, здесь маки шелестят, – процитировал он, отдавая дань памяти павшим товарищам, – между крестами, где на ряде ряд[33].

Несчастный старик явно не слышал этого знаменитого стихотворения, и все же оно тронуло его за живое.

– Так много павших. – Помолчав, он добавил: – Вы служили в разведке.

– Да. Откуда вы знаете?

– Видел фотографию после войны. Вы все получили медали. На том снимке были и вы. Я помнил вас по реальной школе. Вы стояли рядом с кайзером.