Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

Казалось, сердце тут же и разорвется. Но нет, не разорвалось. Было так тяжело, что отец Георгий, надев епитрахиль, вышел из камеры в коридор – помолиться, приготовиться. И тихо зарыдал. Слезы были так обильны, что промочили шелковую ткань епитрахили насквозь, и она полиняла, пошла разноцветными разводами. Вдруг возле отца Георгия возник человек, который показался смутно знакомым. Он участливо посмотрел на рыдающего и сказал: «Батюшка, не бойтесь, вас не расстреляют!» Отец Георгий спросил, кто же это перед ним. «Я тот самый купец, которого вы напутствовали в Калуге перед смертью». Сказав это, человек исчез. А в стене появилась брешь, сквозь которую открылась опушка леса. Над опушкой на воздухе стояла покойная мать отца Георгия. Она кивнула сыну и ласково сказала: «Сынок, вас не расстреляют. А мы с тобой увидимся через десять лет». И тогда в сердце настала Пасха. Вернувшись в камеру, сказал в радости: «Дорогие мои, благодарите Бога, нас не расстреляют, верьте слову священника». И чудо, что все осужденные поверили! Смертная тоска сменилась радостью. Все знали, что будут жить.

В назначенное время пришли конвойные и велели собирать вещи. Арестованных погрузили в вагон. На станции Тихонова пустынь вагон с расстрельными должны были прицепить к поезду на Калугу. Распоряжение было – произвести расстрел вне Мещовска, в лесу, чтобы не беспокоить местное население. Однако поезд на Калугу опоздал, а поезд на Москву пришел вовремя. Не имея распоряжений об арестованных, конвойные прицепили вагон к поезду на Москву, в надежде, что в Москве уж точно с арестованными разберутся правильно. В Москве отца Георгия и его спутников, из которых шестеро потом стали его духовными детьми, поместили в Таганскую тюрьму.

В тот период тюрьмы были переполнены. Уголовников держали порой вместе с политическими, чтобы вина о внезапной гибели последних не легла на власть. Уголовников же науськивали на политических, особенно на священников, чтобы возникали ссоры. Отец Георгий эту политику сразу понял – и понял, как ей противостоять. Бог научил его устраивать «подкупы любви», да так, что равных ему в таком деле не было. Например, ходит уголовник перед ним и ругает его на чем свет стоит, матом.

– Как зовут тебя? – спрашивает отец Георгий.

– А тебе зачем, такой-сякой?

– А у меня табачок есть. Мне он без надобности, а тебе дам, если матом ругаться не будешь.

Табака для заключенных у большевиков было немного. А что такое табак в тюрьме – не объяснить. Как деньги на воле.

– Ну, где твой табак…

Идет другой. Чешется, весь в ранках. Видно – вшей кормит, совсем заели. И тоже матом.

Отец Георгий на мат – ласковое слово:

– Иди сюда, ранки вазелиновым маслом смажу. И вот табачок у меня…

Приговор действительно рассеялся как дым. Расстрел заменили пятью годами заключения. Отбывал их отец Георгий в Бутырской и Таганской тюрьмах. Вот что вспоминает духовный сын: «Небольшая чистая камера в Таганской тюрьме. Посреди нее стоит иеромонах, исполняющий должность санитара. Вереница больных проходит через комнату. Большинство страдает экземой, язвами на ногах… Отец Георгий, как милосердный самарянин, обмывает гнойные раны. Каждого старается утешить бодрым словом, шуткой-прибауткой. „Не тужи, золотце мое, все будем свободны“, „веруй всегда в милость Божию“, – часто говорил он заключенным». Один горемыка хотел покончить с собой и совсем было собрался. А отец Георгий поговорил с ним, и тот намерение отложил. А через два дня пришел приказ о его освобождении!

– Вообще-то все они хорошие люди, но они загрубели и отошли от Бога, – говорил отец Георгий о заключенных.

После тюремного заключения отцу Георгию разрешили занять келью при Даниловом монастыре. Благословение на старчество ему дал владыка Кирилл (Смирнов) – в Таганской тюрьме. К отцу Георгию шли самые разные люди и с самыми разными вопросами. Можно ли служить в Красной армии верующему человеку? Можно, отвечал отец Георгий. Потому что Красная армия защищает родину, а для христианина защищать родину – долг, и смерть за родину – смерть праведника. Можно ли есть пищу, о которой не знаешь, достаточно постная ли она? «Буквоедство, – отвечал старец, – ну кто может пищу оскоромить?» Спрашивали, не вредно ли человеку, когда с ним обходятся мягко. «Жизнь наша не в том, чтобы играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше света и теплоты давать окружающим людям. А свет и теплота – это любовь к Богу и ближним, – отвечал старец и прибавлял: – Ласка от ангела, а грубость от духа злобы. Потерпи. После бури – тишина, после скорби – радость. Не будь обидчивой, а то станешь как болячка, до которой нельзя дотронуться».

Так прошло несколько лет. Старец принимал людей, служил, причащал. Никифорушка не забывал своего друга и как-то раз возник в Даниловом, к великой радости старца.