Рассказы о Родине

Мчась по разделительной спецполосе, пчелкинский «S-класс» с мигалками и магическим триграмматоном АМР изредка подвывал, чтобы согнать с дороги зазевавшихся гаишников. Развалившийся на заднем сиденье министр в третий раз перечитывал передовицу «Коммерсанта». Смысл статьи оставался ему недоступен: перебивая аналитические выкладки экспертов, в голову лезли липкие мысли о вечном.

Прошлой ночью Пчелкин не спал вовсе. И этих бессонных часов ему хватило, чтобы заново прожить все уже прожитые годы, вернувшись в них не соучастником, а судьей, оглядывая свои дела не человеческими глазами, но с высоты птичьего полета.

И не отпускал, не отступал растревоживший его вопрос: неужели и правда нет в этом мире ничего высшего, чем номера АМР и Французские Альпы, неужто он, Пчелкин, уже достиг и пика гастрономических наслаждений в парижском Tour d’Argent, и пика эротических в одном чудесном лас-вегасском отеле, и пика земного могущества, возглавив свое министерство и получив доступ к Бюджету бюджетов. Счастлив тот человек, который заканчивает восхождение на вершину в самой старости и шагает с нее прямо в бездну вечности. Увы тому, кто добился всего к пятидесяти годам и заскучал. Не лучше ли как Майкл Джексон, подумал даже малодушно Пчелкин, краем уха слушая новости.

Он вдруг приказал водителю сделать крюк и ехать к храму Христа Спасителя. Остановился у подножия его беломраморной глыбы, задрал голову, посмотрел на купола, тяжко вздохнул, поднял руку, собираясь перекреститься… Но рука ослушалась его и словно плеть повисла вдоль тела.

— Нет, лучше уж йога, — прошептал Пчелкин.

Приехав в министерство, он заперся у себя, прогнал даже ту секретаршу, что сейчас считалась его фавориткой, и уронил голову на руки. Что же это с ним? И до чего внезапно вещи, раньше казавшиеся преисполненными смысла, теперь представлялись ему пустыми и никчемными… И даже дело его жизни, освоение бюджетов, на миг утратило в его глазах свое сакральное значение.

— А для чего? — шепотом несмело спросил он себя.

Зашуршал селектор, и фаворитка мяукнула, что в его дверь скребется первый зам. Пчелкин хотел сначала его послать к чертям, но замялся: в такую минуту ему стало страшно остаться наедине с самим собой.

Первый зам улыбался вкрадчиво, ступал мягко и смотрел в пол. Именно он приносил Пчелкину на подпись все документы, помогавшие министру устраивать свою жизнь — и жизнь его замов. Обычно в момент подписания их бегающие взгляды встречались и блуждающая улыбка зама отражалась в лице министра. Но сейчас глаза Пчелкина были черны и мертвы, как два затоптанных окурка анфас. Занеся над покорно ждавшей росчерка бумагой свою коллекционную «Монтеграппу», отправившую дружественным компаниям и далее в оффшоры не один миллиард, Пчелкин вдруг засомневался. Рука, не поднявшаяся давеча, чтобы осенить грудь крестным знамением, снова отказалась служить. «Монтеграппа» глухо, словно опускалась крышка гроба, упала на дубовый стол.

— Что с вами, Филипп Андреевич? — испуганно спросил первый зам. — На вас лица нет!

— На воздух хочется, Дениска, — слабым голосом откликнулся Пчелкин. — У нас никаких поездок не намечается?

— Организуем! — с готовностью закивал зам. — Хотите вот в Иркутск? Там лесозаготовители осваивают новую технику, американскую. Повышает эффективность и экологичнее.

— Давай хоть в Иркутск, — вяло согласился Пчелкин. — Опостылело тут все, — пожаловался он.

Первый зам единым неуловимым движением, подобно жидкому Терминатору Т-1000, перетек от стола руководителя к двойной входной двери и канул в проеме. Через миг из приемной долетел его голос — преобразившийся, начальственный и даже грозный: «Да-да, и прессу! Борт организуйте поживее! Завтра утром! Никаких но!»

— Не надо прессу… — попросил было Пчелкин, но так тихо, что это его пожелание осталось не услышанным.

Остаток дня он провел как в тумане, так и не подписав ни одного важного документа. Сказавшись больным, никого не принимал, отправил секретаршу в ближайший книжный за альбомами с видами Тибета, Соловца и фотоснимками телескопа «Хаббл».

«Должно же быть что-то еще…» — шептал он, упершись лбом в холодное стекло и слепо глядя вниз на кишащую под ногами Москву. К тому моменту, когда разгоряченная ношей секретарша вернулась в приемную, Пчелкина в кабинете уже не было.

Вернувшись домой, он проглотил снотворное и упал в постель. Пчелкин очень хотел, чтобы завтра поскорее наступило или пусть бы уже не наступило никогда. Почему-то ему казалось, что все его проблемы разрешатся сами собой. Таблетки снотворного растворялись в виски, распуская вокруг себя чернильное облако, сначала окутавшее сознание Пчелкина, а потом и весь мир.

Первым, кто встречал «пазик» на лесоповале на следующий день, был генеральный директор фирмы. На заднем плане еще дымился после марш-броска по бездорожью забрызганный грязью праворульный «Лендкрузер». У гендиректора под глазами набрякли сизые мешки, и он курил сигарету за сигаретой.

— Мужики! — с ходу обратился он к вываливающимся из автобуса сонным работягам.