Рассказы о Розе. Side A

– Клавелл, я сейчас посплю в кресле, если кто придет, ты дай сначала чаю с бисквитами, а потом меня резво разбуди, чтобы я не выглядел заспанным.

– Я помню, месье Дэмьен, вы всегда говорите одно и то же.

– Тем не менее, кто-то умудряется проскочить и увидеть меня заспанным и слипшимся… Прости, это я в этом доме старый. И скучный.

– Страшно подумать, каким вы будете в сорок. Мы с мадемуазель Флавией любим про это посплетничать. Её версия – что вы не доживете до сорока.

– Я не доживу до сорока. При такой депрессии и таком количестве сигарет – о, я очень на это надеюсь… А твоя версия? Кстати, Флавия приезжает… какого числа?

– Никакого. Не получилось. У нее показ Версаче в её день рождения, в её клубе. Моя версия – что вы в сорок будете красивым, полным сил мужчиной, покинете католическую церковь, будете путешествовать и искать смысл жизни всеми возможными способами.

– О, опиум и красивые женщины, бродяги Дхармы и Дориан Грей. Надеюсь, Флавия отхватит мне что-нибудь из мужской коллекции. Хочу такие адские черные лакированные сапоги, по колено, только без пряжек, чтобы не цеплялись за стремена…

– Все в городе знают, что в это время он обычно дома, – сказал Маттиас на улице, – вот почему они дверь не закрывают. Клавелла он не любит лишний раз гонять. Люди сами приходят, открывают, гладят собак и идут к нему в гостиную. А то Вы подумаете, что он совсем плохой настоятель. Он замечательный. Самый лучший на свете. Все столовые для бездомных, в которых я работаю – его рук дело. Еще есть приют для животных, там животные живут, даже если их никто не взял, и при нем бесплатная ветеринарная клиника; приют и клинику организовал тоже отец Декамп; врачам он платит из своих денег; его родители не так давно смягчились и выделили ему содержание. И детская комната в хосписе… и телефон доверия для подростков. Его очень любят. Кроме епископа. Но тут… вопрос денег, а не веры. И на его мессы приходит много людей, очень, хотя он иногда говорит жестокие или странные проповеди.

Дэмьен был тронут.

– Я думаю, что тоже вскоре буду в восторге от отца Декампа.

– О, нет, не будете. Вы будете всё время ощущать себя в «Алисе в Стране чудес», кто-то красит розы, кто-то играет в крокет фламинго… никакой логики… одни чудеса… – они и вправду быстро дошли до Собора; было совсем поздно, ни один человек не попался им по пути; поднялся ветер, и он раскачивал фонари; и Собор тонул где-то высоко в темноте. – Я сказал про десять минут, но это чтобы уйти; отец Дэмьен затягивает в свой декаданс, как край небоскреба; можем пойти в библиотеку; отец Амеди даст нам ключи.

В Соборе было неожиданно уютно; казалось бы, толщина и масса темноты такой величины должны были раздавливать, как вода на глубине; но много-много свечей дрожало у изображений Девы Марии и Иисуса; и лампада у Святых даров, и лампа на входе, и лампа над чашей со святой водой, и открытая светлая сакристия, из которой пахло кофе по всему Собору; казалось, что это не Собор, а большой дом, некоторые уголки которого наполнены застоявшейся темнотой, как и полагается комнатам большого дома, которыми пользуются раз в год – бальная, столовая, какая-нибудь Китайская голубая гостиная; Дэмьен ничего не мог поделать – думал о «Соборе Парижской Богоматери» Гюго и о «Корабле дураков» Нормингтона, о том, что в Соборе действительно можно прожить всю жизнь, практически не выходя во внешний мир; что где-то там есть кабинеты и залы, балконы, лестницы во всех этих башнях; можно идти по ним с фонарем и слушать ветер вокруг, дыхание облаков, созвездий, веков… ему же разрешат побывать везде? От таких мыслей дух захватывало. Берёшь термос с Микки Маусом и бутерброды в коричневой бумаге и уходишь бродить по Собору – как в Мордор; Маттиас сидит в сакристии и держит конец красной шерстяной нити, которая разматывается и разматывается в твоих руках; телефоны – это ведь так ненадежно…