Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

Четвертый стоял на берегу в стороне от них, опираясь на весло, и смотрел на город. Фонарщик вынырнул из тьмы и быстро зажег фонарь; полоса света упала прямо на фигуру лодочника. Это был низенький коренастый человек лет сорока пяти, с толстыми руками, голыми по локоть, в красной рубахе с расстегнутым воротом, открывавшим волосатое сильное тело; на голове у него была надета старая соломенная шляпа, и из-под ее оборванных полей он зорко смотрел в улицу, уходившую далеко в город и бедно освещенную. По ней, направляясь к берегу, шел легкой торопливой походкой какой-то человек и на ходу весело посвистывал. Вот он спускается по лестнице к берегу — и лодочник двинулся к нему навстречу.

— Со мной пожалуйте, ваше степенство! По знакомству!

— Изволь! Мое степенство по знакомству поедет с тобой; только поскорее.

— Будьте довольны; не раз езжал с вами!

— Да? Ну хорошо.

Пассажир легко впрыгнул в лодку. Лодочник оттолкнул ее от берега, неуклюже ввалился на нос и сел в весла, поплевав на руки. Лодка скользнула вперед, пассажир качнулся; весла мерно ударяли по воде, и она тихо журчала под носом лодки. На реку от деревьев пали длинные задумчивые тени, и лунный свет, чередуясь с ними, лежал мягкими, серебряными бликами. Лодка вплыла в узкий приток, окаймленный по берегам длинными стеблями тихо шуршавшего камыша, и почти что бесшумно скользила по сонной воде. Гребец далеко назад закидывал весла, с них в реку падали капли воды с тихим, славным звуком. Небо смотрело на землю миллиардами веселых звезд, а их отражения на гладкой, зеркальной воде впереди лодки сияли так грустно и слабо. Но всё кругом было так ласково, тихо и мягко. Пассажир снял шляпу и, раскинувшись на корме, полугрезил, полудумал. Эта река и камыш по ее берегам, а за ним темные, пышные деревья так хороши, облитые чудным, приветливым светом луны! Новорожденная ночь так свежа и ясна; тени, брошенные ею на всё кругом, тихо колышутся; вольно и легко дышит грудь, и не хочется думать ни о чем, кроме того, что хорошо. Жизнь… вот она, жизнь! Тихо скользит лодка по сонной волне, нежно баюкает душу шелест камыша — и всего одна доска отделяет пловца от дна реки. Это так просто, и из этого следует, что нужно как можно больше жить, и совсем не следует заботиться о том, чтобы дольше прожить. Лучше выпить одну бутылку шампанского, чем пять — красного вина…

А гребец смотрел на красивое, белое и тонкое лицо мечтавшего барина и усердно греб, то и дело поворачивая лодку то вправо, то влево. Этот приток разделялся на несколько излучин, образовав островки, сплошь заросшие кустарником, а из чащи подымались к небу громадные факелы тополей, и печальные осокори грустно опускали к земле свои гибкие ветки.

Пассажир думал о том, что он молод и любим, что он едет на свидание с той, которая его любит и нетерпеливо ждет в маленьком, утонувшем в зелени сирени и акаций домике, где всё так уютно и красиво, где в открытое окно льется запах цветов из сада и смотрит бархатное, темно-синее небо! Она сядет к нему на колени и, обвив его шею своими пышными, белыми руками, будет любовно смотреть ему в глаза и задумчиво в тьму сада и в небо… а потом она вздрогнет под наплывом чего-то так сладко грустного и крепко сожмет его в своих объятиях, а он будет ее целовать, целовать…

Есть люди, которым всё это смешно. Да, есть такие люди… они несчастны, они жалки. И, может быть, они смеются только потому, что слишком сильно желали испытать всё это и им не удалось. Ах, тогда они дважды жалки!..

— Ну вот, приехали! — громко сказал лодочник и, перестав грести, снял одно весло с уключины и взял его в руки.

— Вот это скоро! Спасибо! — ответил пассажир и, достав из кармана деньги, оглянулся кругом.

— Это что?! — удивленно спросил он.

Лодка неподвижно стояла среди широкого озерца; спокойная вода, матово-черная, холодно блестела; кругом по берегам сплошной стеной стояли деревья, и, где на воду падали от них тени, там она казалась бездонно глубокой. Было тихо. Не шелестел камыш, не журчала вода под лодкой; откуда-то несся звон; удары колокола были слабы, чуть слышны, они вздохом пролетали над водой и умирали в темной массе неподвижно стоявших деревьев; было страшно тихо. Пассажир вздрогнул.

— А город? город?! — спросил он неестественно громко.

Берега повторили «город?!»

Лодочник встал, держа в руках весло.

— Город еще далеко, барин. Нам туда незачем. А ты вот что: молись-ка богу, готовься… Вот я тебя ахну по башке-то и шабаш. Ну!

Он поднял весло на плечо. Звук его голоса был глух, но решителен и тверд.

Барин слабо опустился на скамью и, тихо ахнув, схватил голову руками.

— Ну, ну! Скорее, коли хочешь помереть по-христиански! Греха-то на тебе сколько? Помнишь? Молись! Живо!

Барин вздрогнул и приподнял голову. Всё кругом было страшно тихо, неподвижно, всё умерло; звуки колокола еще вздыхали и плыли над водой один за одним — и вот умер последний.

С весла капала вода… раз… два… и точно отсчитывала последние минуты человеческой жизни.