Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

Папа Коли, маленький, бледный и сутулый, сидел за столом и, медленно прихлебывая из стакана свой утренний чай, меланхолично смотрел перед собой странно сосредоточенным взглядом, который точно проникал сквозь стену комнаты и там, за ней, впереди, видел нечто такое, что сделало еще резче морщины на его лбу и, опустив углы губ, придало лицу выражение тяжелое и больное.

Глубоко впавшие в орбиты глаза были красны и сухи. Волосы на голове, светло-русые и жидкие, причесаны небрежно. Пиджак смят и плохо вычищен… И весь Колин папа производил впечатление человека только что чем-то измятого и больного.

Иногда он как-то смешно поводил носом, то опуская его на жидкие усы, то подымая верхнюю губу и зачем-то проводя по ней кончиком языка.

На столе, задом к нему, стоял самовар, и из-за него ему не было видно лица своей жены, низко склоненного над книгой.

Она вся была в белом утреннем костюме, широком и свободном, облекавшем ее волнами складок и эффектно оттенявшем золотисто-смуглую кожу ее рук и шеи и блестящие локоны, рассыпанные по плечам.

Самовар потухал, и его прерывистая песенка походила на песнь комара… В комнате, — большой, светлой, со столом посредине, за которым сидели они двое, с большой стеклянной дверью на террасу и в сад, — было скучно и тихо. Чинно стоявшая по стенам мебель смотрела как-то холодно, и от темных гравюр по стенам веяло тоже чем-то холодным и скучным.

— А Коля всё еще спит? — спросил папа и, немного перегнувшись на стуле, посмотрел на склоненную голову жены.

— Должно быть! — коротко ответила она, не взглянув на него.

Он принял прежнюю позу, хлебнул из стакана, пошумел ложкой и застучал пальцами по столу.

— Долго он сегодня спит! — снова заметил он. — Мне бы хотелось посмотреть и поцеловать его перед уходом на службу. Ты что читаешь, Соня?

— Лоти.

— А… Это хорошо?

— Очень.

— Не люблю я французов. Они расплываются в описаниях внешнего и не умеют быть психологами. А этот — таков же, конечно?

— Это Лоти.

Она отвечала ему всё так же, не подымая головы и не глядя на него. Последний ее ответ заставил его как-то убито тряхнуть головой и завозиться на стуле.

— Ты, кажется, скоро совсем не будешь говорить со мной? Да? — тихо и покорно спросил он.

— Не знаю.

Ее короткий и сухой ответ остался без возражения. У него передернулось лицо и еще ниже опустилась голова.

Прошло несколько минут. Самовар тоскливо запищал раз-два и умолк. За дверью послышались шаги, и в комнату вбежал румяный и свежий Коля, оставив на пороге согнутую темную фигуру няни.

— Папа! Здравствуй!..

И прежде, чем просиявший папа успел приподняться на стуле навстречу ему, Коля уже был у него на коленях и целовал его в щеку.

— Ну, ну-ну, как ты спал, Колечка? Скажи-ка.

— О! папа!.. — вдруг сделался серьезным Коля и, подняв торжественно и важно кверху правую руку с вытянутым пальчиком, заговорил быстро и сбиваясь:

— Превосходно!.. И какой я видел сон!.. Ах, это в первый раз еще!.. Сам сон приходил ко мне и говорил о себе! Ты понимаешь?! И тебя, мама, видел… Здравствуй! Я позабыл поздороваться с тобой… Это ничего? Прости! Ты рассердилась?.. Ты смотришь так строго… да ты уже рассердилась! Ну, ма-а-мочка!.. Не надо сердиться! а?..

Он соскочил с колен отца и подбежал к ней.

— Поцелуй меня!

Она наклонилась к нему и поцеловала его в лоб, оттолкнув одной рукой книгу, а другой оправляя на нем рубашку. Лицо у нее было утомлено, под глазами темные пятна, и взгляд сверкал сухо и решительно.

— Другой раз ты не забудешь поцеловать меня, — попомни! А теперь пей чай и брось свои глупые сны. Пей скорей и пойдешь гулять со мной. Садись!

— Нет, я расскажу, мамочка!.. Это и тебе понравится… Такой сон!..

Коля возбужденно хлопнул ручкой по коленке и приготовился говорить.

— Не нужно, я говорю тебе! Не нужно. Я не хочу слушать! — строго сказала она, блеснув на него глазами и нервно стуча крышкой чайника.

— Ну, как это можно запрещать ребенку рассказывать о снах? — заметил протестующе папа и, обращаясь к Коле, боязливо склонившемуся над столом, добавил:

— Говори, дружок, я тебя слушаю! Говори, это наверное будет интересно и маме. У нее болит голова, и она немножко сердится. Говори!

Мама сделала резкое движение стулом и громко и твердо произнесла по адресу мужа:

— Вы, Павел Егорович, хотите, чтоб он рассказал? Да?

Павел Егорович изумленно поднял кверху брови и дернул себя за ус.

— Ты сегодня, Соня, невероятно нервна; тебе бы лучше лечь в постель. Чем может волновать тебя желание ребенка рассказывать? Фу, боже мой, ведь это же абсурд!

Она гордо подняла голову и насмешливо улыбнулась в лицо мужу.

— Вы собственно скажите одно: хотите ли вы, чтоб он рассказал вам этот сон?

— Ну да, я хочу этого! Но не понимаю, почему тебя это так злит; не понимаю!.. Нужно бы сдерживать себя при ребенке. Дети ведь право же не виноваты в том, что боль от укола булавки или боль головы…

— Оставьте вы ваши нотации для себя, для лакея, няни или кого-нибудь там!.. а сами уж слушайте. Расскажи свой сон, Коля!

Она едко засмеялась и, откинувшись на спинку стула, уставила глаза в лицо мужа с мстительным выражением и с нервно сжатыми губами.