Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Например, караван верблюдов, который проходит через малогабаритную купчинскую квартиру и исчезает, уменьшаясь, в углу. Это ведь не советская власть подсказала. Если бы Попов жил в относительно благополучной Швейцарии…

– Гротеск означает прежде всего писательскую мощь. Писатель обходится с жизнью играючи. Делает, как хочет. От гения в литературе остается только гротеск. Это, кажется, Пруст сказал. И очень верно. Мы помним, что Дон Кихот был длинный и тощий, а Санчо Пансо – маленький и круглый. Это все, что осталось от Сервантеса.

– Есть и другое мнение, которое принадлежит Блоку: в литературе остается только то, что написано исповедально. Вот, например, Катулл, пришедший к нам через тысячи лет. Это лирика.

– Я как человек среднеобразованный считаю, что из древности нам остался «Золотой осел». Какие-то сексуальные странности, хохот. Как в этом ни горько признаваться, но у меня в памяти не Катулл, а Апулей. Про любовь не знаю. Говорят, ее трубадуры изобрели.

Востребованная ахинея

– После легендарных шестидесятых, когда вы чувствовали себя хозяевами жизни, прошли, однако, десятилетия…

– Мы чувствовали, прежде всего, хозяевами самих себя.

– Пусть так. Но жизнь изменилась, вернее, меняется стремительно. Я чувствую себя некомфортно, когда не могу прочесть инструкцию к магнитофону и фотоаппарату, потому что написана она на чужом языке, а для дурака никто переводить не собирается. В общем, есть проблемы. Так вот, есть проблемы? В отношениях к себе в этом времени или в отношении к этому времени?

– Ощущения самые хорошие. Потому что удалось все же втюхать свои идеи, свой стиль, свою литературу новому времени. Сейчас я должен издательствам. Не я к ним хожу, а они мне звонят. Та веселая ахинея, которую я сочиняю, востребована по-прежнему. Уже сотни раз возникала, казалось бы, окончательная мода на постмодернизм. Потом все это исчезало. Прогрохотало уже множество пустых телег. Пустые телеги очень громко грохочут, занимают всю улицу, кажется, никто, кроме них, уже не проедет. Но они, грохоча, куда-то уносятся, и их забывают. Остается что-то прочное и сделанное душой в индивидуальном порядке. Я однажды написал: «Пробежала толпа модернистов с общим котлом похлебки, сделанной из объедков».

А кумиры? Я Донцову пытался читать, но я в ее прозу проваливаюсь, как в рыхлый снег. Не за что зацепиться, ни одной плотной фразы, ни одного сильного эпизода. Сорокин… Я о такой литературе написал в статье «Литературные шампиньоны». О том, как можно искусственно вырастить гриб: такая-то смесь золы, удобрений, разрешенного секса, такая-то смесь политики, цитат из классиков. Первый шампиньон – Сорокин. А за ним пошло уже много шампиньонов, выросших под искусственным солнцем на искусственной почве. Они друг друга поддерживают, иначе не выжить. Все они очень успешны, очень активны. Присуждают друг другу премии, ездят по западным университетам. Не в своей теплице они обречены и понимают это.

– Давно уже, с названия вашей книги, пошла в мир фраза: «Жизнь удалась». Фраза лихая, но при этом, похоже, она является вашим творческим и жизненным кредо. Можете вы о себе сегодня сказать, что жизнь удалась? И если да, то в чем эта удача? У греков, если не ошибаюсь, было четыре или пять определений счастья: удача, богатство, совершенство…

– Главное, что это слово, сказанное в запальчивости, в молодости, в пижонстве, я все же сдержал. Там было продолжение: «Жизнь удалась. Хата богата. Супруга упруга». Все это нереально, но как заклинание очень действует. Есть устав КПСС, которому надо было следовать, а вот это – мой устав, которому я стараюсь следовать. Хотя и становится все труднее.