Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– Джентльменский набор: генетика, информатика, физика… Булгаков, Солженицын, Шостакович… Корчак, Швейцер, Сахаров, мать Тереза… Я не хочу и не могу никого выбирать и выделять. Я не могу даже всех их перечислить – потрясателей наших душ и искупителей страшных грехов столетия. Тем более что у каждого из нас все равно – свой список.

– На какой исторический период больше всего похоже наше время – время обвала, всевозможных кризисов, наиболее всеобъемлющий из которых антропологический? На крушение Римской империи? На что-то другое? Многим из нас, пораженным «хронологическим провинциализмом», кажется, что никто еще не попадал в такую серьезную историческую переделку, как наша страна в конце второго тысячелетия христианской эры. Между тем крупнейшие мыслители нашего столетия – Ортега-и-Гассет, Ясперс, Тойнби, Федотов, заглядывая в эсхатологические бездны, поражались тому, каким тонким слоем наведено человеческое на человека, как ненадежно все приобретенное человеком в ходе развития, сколько было в истории поворотов вспять, к упадку и вырождению, и нет никаких гарантий, что однажды не произойдет крутой поворот, при котором человеческое полностью улетучится из человека, и он молчаливо воссоединится с животным миром…

Согласны ли Вы с тем, что век XX далеко продвинулся в деле расчеловечивания?

Ощущаете ли Вы катастрофичность нашего времени?

– «Страшно жить, когда падают царства». Но нет в истории человечества ничего более обыкновенного, чем эти вот падения. Нам страшно потому лишь, что мы смертны и кратковременны. Мы несоизмеримы с происходящим. А ведь все, что с нами происходит, только естественно, и не более того. Один образ существования, один жизненный уклад (многовековой, да, безусловно), одна система ценностей (многовековая, устоявшаяся, глубоко внутренне обоснованная), одно Время, наконец, – меняется на другое. То, что при этом происходит с нами, нисколько не более страшно, чем то, что пережили современники Английской революции, или Французской, или немцы после Версаля. И уж, конечно, мучения наши ни в какое сравнение не идут с мучениями народов времен распада Римской империи или даже времен «той единственной Гражданской», которую пережили наши совсем не такие уж далекие предки. Вся беда наша в том, что мы отстали. Спасибо семнадцатому годику, мы отстали на добрую сотню лет от цивилизованного человечества и переживаем сейчас то, что американцы кушали во времена Теодора Драйзера, а немцы – во времена Эриха Марии Ремарка. Мучения наши усугубляются тем, что это отставание мы тщимся пройти за пять лет, за десять лет, а это невозможно, история этого не умеет, а мы все никак не смиримся с (действительно трагической) мыслью о том, что нам дано трудиться (в поте лица), но не дано нам увидеть плоды трудов наших. Что, впрочем, тоже, на самом деле, вполне типично для всех времен и народов.

– А, может, все, ну, не все, а многие наши беды идут от того, что XX век, как его аттестовал Мераб Мамардашвили, век сложный, не терпящий инфантилизма, а мы – так сложилась наша история – не готовы практиковать сложность и часто поддаемся соблазну простых решений и в силу особенностей нашей национальной ментальности привязаны (это отметил первый русский нобелевский лауреат академик И. П. Павлов) не столько к фактам все усложняющейся действительности, сколько к словам: отсюда огромное значение для нас имеют слова, вторая сигнальная действительность – в ущерб первой?..