Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Я впервые внимательно оглядел комнату. Примерно девять на пятнадцать, три с половиной метра высотой. Сквозь застекленную стену открывался живописный вид на залив, внизу терраса с низким парапетом. Громоздкая мебель красного дерева. Почти невидимая занавеска была задернута, чтобы уменьшить сияние солнечного дня, а сбоку свисала более плотная портьера. Огромный, отделанный камнем камин. Темно-синий ковер. Низкая мебель бледного дерева, обтянутая кожей. Книжные шкафы. Встроенные в стену полочки с коллекцией голубого датского стекла и другие, застекленные, с собранием маленьких глиняных фигурок доколумбовой Латинской Америки. Чувствовалось слабое движение охлажденного воздуха и очень тонкий запах лилий.

Это была очень тихая комната, место, где можно услышать биение собственного сердца. И казалось, в ней отсутствовала какая-либо индивидуальность, словно здесь сотрудники ждут вызова на совет директоров за темной тяжелой дверью.

После нескольких долгих минут дверь открылась, и в комнату вошел улыбающийся Кэлвин Стеббер, а за ним по пятам Дебра. В своих белых с золотыми ремешками босоножках без каблука она была, наверное, сантиметра на два выше него. Он приблизился ко мне и, улыбаясь, поглядел в лицо, чтобы я мог до конца прочувствовать всю его теплоту, заинтересованность, доброту и значимость. С таким человеком уже через десять минут можно стать закадычными друзьями и восхищаться тем, что он находит вас достаточно интересным, чтобы потратить свое драгоценное время.

— Ну, что же, Макги, я уважаю чутье Дебры и должен сказать, она оказалась права. От вас и не пахнет законом. Вы не выглядите ни мистификатором, ни иррациональным дураком. Так что садитесь, молодой человек, и мы немного побеседуем. Садитесь сюда, пожалуйста, чтобы блеск не слепил вам глаза.

На нем были темно-зеленый блейзер, серые фланелевые брюки, желтый шейный платок. Румяный, круглолицый, здоровый и цветущий, он сидел напротив меня и улыбался.

— И, — сказал он, — наш маленький советчик в прихожей сообщил, что вы не принесли с собой никакого фатального куска металла. Сигару, мистер Макги?

— Нет, благодарю вас, мистер Стеббер.

— Пожалуйста, Дебра, — сказал он. Она подошла к столу, вытащила из коробки толстую, завернутую в фольгу сигару, сняла обертку и, мило хмурясь от сосредоточенности, аккуратно сжала концы маленькой золотой безделушкой. Потом зажгла обычную спичку и, подождав, пока пламя не сделается ровным, зажгла сигару, медленно поводя ею, чтобы хорошо разгорелась. Поднесла ему. Каждое движение по-театральному элегантно, и на этот раз вся элегантность была направлена на него безо всякой иронии, скорее потому, что быть такой непосредственно милой, как только удастся, — это долг ее перед самой собой, а не перед ним, Подарок Кэлвину.

— Спасибо, милая. Тут Харрис позвонил насчет вашей спутницы, и я предложил ему привести ее сюда.

— Это может оказаться весьма непросто.

— Харрис бывает очень убедительным.

Послышался звонок.

— А вот и они. Впусти ее, милая. И скажи Харрису, чтобы подал машину в пять.

Я не увидел Харриса, но Чук потом рассказала мне, что это была такая огромная туша в шоферской форме, что рядом с ним я выглядел бы хилым и сморщенным. Она сказала, он выволок ее из машины, как она вытащила бы котенка из обувной коробки. Позднее я догадался, что долгая пауза и ожидание во время моего звонка наверх объяснялись тем, что Дебре нужно было время, чтобы по другому телефону, возможно по внутреннему, вызвать Харриса на рабочее место.

Чук вошла в комнату, поджав губы от бешенства и потирая руку.

— Трэв, что происходит, черт побери? — требовательно спросила она. — Этот огромный паяц меня покалечил. А ты, маленький толстяк, — я полагаю, ты тут главный вор.

Стеббер заспешил к ней, на лице его было написано глубокое участие. Он обеими руками взял ее за локоть и сказал:

— Моя дорогая девочка, меньше всего на свете мне хотелось, чтобы Харрис ушиб тебя, или рассердил, или напугал, поверь мне. Я просто подумал, что невежливо оставить тебя там, внизу, в машине, на солнцепеке. Но, видя, какое ты выдающееся создание, милая моя, мне вдвойне приятно, что ты здесь. Иди сюда и садись со мной, сюда, на кушетку. Вот так. А теперь — как тебя зовут?

— Но я… Слушайте, я только… Ну… Барбара Джин Мак-Колл.

Можно оценить меру его шарма, если до этого момента я не знал ее имени. Она не сделала ни малейшей попытки выдернуть руку. Она хитро и многозначительно подмигнула:

— Чуки, обычно меня называют Чуки. Иногда — Чук… Я… Я профессиональная танцовщица.

— Чуки, милочка, при твоей грации, энергии и внешности я и представить себе не могу, что ты окажешься кем-нибудь другим. Готов поспорить, ты очень хорошая танцовщица. — Он отпустил ее руку, ободряюще погладил, повернулся, оглянулся через плечо на Дебру и, перегнувшись через спинку кушетки, сказал: — Дебра, милочка, познакомься с Чуки Мак-Колл, а потом приготовь нам всем выпить.

— Здравствуй, дорогая. Я прекрасно делаю дайкири, если кто-нибудь любит.

— Ну конечно. Спасибо, — сказала Чук. Я тоже согласно кивнул.