Расстрел на площади

Еще три четверти часа похоронная команда вместе с солдатами ползала по могиле, разравнивая бугор. Потом принесли ветки, прошлогоднюю солому и навалили на свежераскопанную землю.

Теперь все было кончено, все сокрыто.

57. Новый день

Машина остановилась метра за три от дома. Гулко процокали каблуки кирзовых сапог и замерли неподалеку. Даша сидела у раскрытого окна и ждала. Она помылась, причесалась, переоделась в самое нарядное платье и задумчиво смотрела на синюю ветку сирени, склонившуюся на подоконник. Отец все время хотел вырубить этот куст и посадить вишню, а Даша сопротивлялась. Она всегда была непослушной, строптивой дочкой и часто перечила отцу.

За спиной тихо тикали ходики. Скоро откроется дверца и черная кукушка откукукает положенное время. Дверь несмело отворилась, и на пороге показалась мужская фигура. Даша встала. Через секунду дом наполнился незнакомыми людьми в милицейской форме и в штатском.

— Вы арестованы. — Молодой лейтенант показал девушке ордер.

Откуда-то из глубины двора возникли понятые, заспанные соседи. Они пугливо озирались и жались друг к дружке. Лейтенант оглядел комнату и приказал приступить к обыску. На пол посыпались школьные Дашины тетради, мамины фотографии, а вот и она с Петуховым.

— Ага. Это уже интересно. — Лейтенант внимательно рассматривал изображение Петухова на маленькой карточке. — Вы знакомы?

— Нет, это случайно, на празднике каком-то сфотографировались. На субботнике.

— Посмотрим. — Лейтенант положил фотографию в черную кожаную папку как особо ценную улику.

Долго рылись в сундуке, переворачивая старые платья, с интересом рассматривая причудливые узоры. На дне нашли фронтовые ордена и медали, записали как подлежащие конфискации.

— Не густо тут у вас, — пожалел лейтенант. — Собирайся. Вещи теплые возьми и туфельки сними. Тут нужно что-нибудь попроще.

Даша покопалась в коридоре, выбирая разношенные боты.

— Ну вот, так лучше. Идем.

Позади заголосила соседка:

— Да за что ж вы ее, сиротиночку? Да на кого ж ты, Дашенька, нас покидаешь?

— Будет тебе, тетка Марья. Я еще не померла, — оглянулась Даша у калитки на дом. Уходящая вглубь дорожка открыла всю перспективу ее прошлой жизни: детство, школу, больницу, несчастную первую любовь, Игоря, мать, отца. — Прощайте, — прошептала она и решительно отвернулась.

Вслед ей бежала соседская пятнадцатилетняя девочка:

— Даша, Даша! Вот возьмите. Первая земляника. — Красные ягоды упали в горячую Дашину ладонь.

— Спасибо.

Рассветало.

Начинался новый день.

58. Катастрофа

Эту ночь Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Никита Сергеевич Хрущев запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Ссутулясь, он сидел в кресле за рабочим столом своего кремлевского кабинета и мучительно пытался заставить себя не думать о далеком южном городке, где происходили теперь страшные и не поддающиеся какому-либо логическому объяснению события.

Я сделал все, что мог, говорил себе Хрущев, я сделал все, что мог, чтобы предотвратить катастрофу…

Дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял секретарь.

— Никита Сергеевич, к вам товарищ Баранов… только что с самолета, — доложил он.

Хрущев нетерпеливо кивнул: пусть войдет! скорее же!

Баранов вошел решительным шагом, высоко неся свою седую, крепко посаженную голову.

— Ну? — нетерпеливо, будто ребенок, выпалил Хрущев. — Как дела?

— Все в порядке, Никита Сергеевич. Конфликт локализован.

— Локализован — или?

— Локализован и исчерпан.

Хрущев с усталым вздохом отвалился на спинку кресла, и на лице его возникло отсутствующее выражение.

— В городе восстановлен порядок и спокойствие, — продолжал докладывать Баранов, усаживаясь на стул и укладывая на приставной столик папку с документами. — Органы правопорядка и армия полностью контролируют ситуацию. Правда, как я уже сообщал вам по телефону, мне пришлось отстранить от командования танковой дивизией генерала Папа-хина. Думаю, вопрос о неблаговидном поведении коммуниста Папахина следует в самое ближайшее время рассмотреть на заседании Политбюро.

— Надеюсь, среди мирного населения нет пострадавших? — неуверенно проговорил Хрущев.

— Среди мирного — нет.

Баранов внимательно наблюдал, как на лице Хрущева возникла улыбка облегчения и само лицо, осунувшееся за последние двое суток, вдруг осветилось внутренним светом, изменяясь на глазах.

Все позади. Самое плохое, самое тяжелое — позади! Так думал Хрущев, вспоминая свои тревоги, свой страх, который на протяжении последних дней ледяным ободом сковывал сердце и не давал дышать полной грудью, а теперь за какие-то несколько секунд истаял без следа.