Расстрелянный ветер

Из гимназии с позором выгнали за прогулки в офицерские казармы. Все мечтала: выйдет замуж, привезет в степь отцу на удивление блестящего офицера-мужа. Вместо этого, когда пришлось вернуться, Султан-бек отстегал ее нагайкой и отвез из Тургая к богатому, тоже скотоводу, старому казаху в жены.

Это была не жизнь, а смех один. Умора! Уж потешилась она над ним, довела до смерти.

И оттуда родичи казаха выгнали ее.

После смерти отца матушка отослала ее в горы, к двоюродным братьям.

И революция и гражданская война не обошли ее стороной. Когда вернулась к матери, узнала, что все у них конфисковали.

А теперь вот последнюю потаенную отару овец отобрал Мишенька.

Теперь скакать некуда, мчаться незачем.

Принесла еду. Жалко улыбаясь, поставила перед ним то, что он любил, — чашку молока с земляникой.

Ему нравилось изводить ее, изгаляться над нею, постоянно напоминая, что она его раба, словно мстя далекой, изменившей ему жене Евдокии, а еще потому, что знал одно: бабам веры нет и быть не может.

Он стал вспоминать о том, какая странная судьба свела его с этой, подвластной ему женщиной.

Год назад доложили ему дозорные, что за увалом по степи гонят отару овец несколько вооруженных всадников.

Он сразу поднял банду На ноги и пустился в погоню.

Наступали осенние холода, запасы кончались и отбить овец было бы кстати.

По степной дороге катилось огромное облако пыли — отара была, как казалось, большой. Всадников — шестнадцать.

Сытые кони понесли всю банду вперед. Окружали по-волчьи, обгоняя неизвестных, суживали круг. Загрохотала перестрелка, и когда испуганное облако метнулось с дороги в сторону, сопровождавшие отару оказались как на ладони.

Всех их перестреляли.

Только один вырвался из круга и, нахлестывая коня, стал уходить в близлежащий березняк. Кривобоков пустился вскачь за ним. Поодаль от него, норовя выйти оторвавшемуся всаднику наперерез, скакали несколько казаков из банды. Всадник, спасающийся бегством, часто оборачивался, прикладывал к груди карабин и палил то в окружающих бандитов, то в Кривобокова.

Михайла стрелял из маузера, но никак не мог попасть, срезать цель: рука подпрыгивала от злости, что все они скопом не могут достать одного беглеца. И тут его больно ударило в плечо.

Он приостановил коня.

Вернулись в лагерь с богатой добычей: шестнадцать чистокровных степных скакунов, оружие, большая отара овец и один пленный.

Пленный, связанный, перекинутый животом поперек спины лошади, стонал и не мог поднять головы.

Кривобоков приказал снять его, поставить на землю и начал вершить суд.

— Развязать! Взять у него оружие!

Когда пленному разрезали веревки и отобрали у него нож и наган вместе с поясом, кто-то воскликнул:

— Мать честная! Да ведь это баба!

Кривобоков расхохотался:

— Проверьте!

И услышал крик женщины, громкий, визгливый.

Двое скрутили ей руки и, не обращая внимания на ее испуганно-умоляющее «Нет! нет!», рванули одежды до живота, и все увидели белые налитые груди с черными сосками величиной с вишню.

Тогда она начала отбиваться, кусаясь, била ногами и, вырвавшись, закатила обидчикам две здоровые затрещины.

Кривобоков хохотал. Потеха продолжалась.

Она упала перед ним на колени, злая, растрепанная, раскрасневшаяся, и, закрыв груди лисьей шапкой, кусая губы, сказала торопливо и гневно, глядя ему в глаза своими сверкающими глазами:

— Я Султанбекова! Я из княжеского рода! Убейте меня!

Заныло раненое плечо. Кривобоков поморщился от боли и с ненавистью взглянул на ее подкованные медью сапоги, пыльные бешмет и шаровары, короткую стрижку волос, на белые пухловатые пальцы, которые недавно нажимали курок, злобно отрубил:

— Все вы, суки, из княжеского рода!

Бандиты захохотали. Кривобоков, картинно придерживаясь рукой за раненое плечо, нравясь сам себе, как победитель, продолжал:

— Давить вас надо! Насиловать и убивать! Стрелять, как бешеных собак!

Султанбекова, закрыла глаза рукою, поднялась бледная и отрешенная, разжала губы и что-то резко сказала самой себе.

Кривобоков не расслышал.

— Что?!

Она медленно повела свой раскаленный отчаяньем и обидой взгляд навстречу его взгляду, и он заметил, что на ее шоколадных глазах дрожат крупные капли слез.

Он залюбовался ею, статной, беззащитной и красивой: «Ну и королева! Может быть, оставить для утехи?!», но пересилил себя: мол, добыча общая, — и великодушно приказал:

— Взять ее!

Султанбекова громко застонала, стала отбиваться от жадных цепких рук, но ее быстро скрутили, потащили и прижали к скале.

Кривобоков уже направился в свою землянку, но чей-то прерывистый голос позвал его:

— Михайла Маркелыч! Айда…

Раздался хохот, и, перекрывая его, пронзительно-радостный визг. Это завыла Султанбекова, вырываясь и протягивая руки к Кривобокову:

— А-ах! Михаил Маркелович, я вспомнила! Я узнала вас!

Ей зажимали рот и валили ее на траву, но она была здоровой и сильной женщиной — удалось докричать остановившемуся Кривобокову:

— Вспомнила! Ваш отец, Маркел Степанович Кривобоков, есаул! Он дружил с моим отцом Султан-беком и часто гостил у нас в Тургае! Михаил Маркелович, спасите!