Рассуждения о Франции

Более того: оба эти дарования положительно исключают друг друга, как это обнаружил пример Локка, сильно споткнувшегося тогда, когда ему пришло в ум желание составить законы для американцев. Я видел, как один великий любитель Республики серьезно сетовал на то, что Французы не заметили в произведениях Юма работы под названием Проект совершенной Республики. — О coecas hominum mentes!.[135] (стр.87 >)

Если перед вами оказывается обычный человек, обладающий здравым смыслом, но никогда и ни в каком жанре не проявивший какого-либо внешнего признака своего превосходства, то вы отнюдь не в состоянии утверждать, что он не может быть законодателем. Нет никакого основания сказать да или нет; но если речь идет о Бэконе, о Локке, о Монтескье и т. д., то говорите нет без колебаний; поскольку явленный уже ими талант доказывает, что иной дар у них отсутствует.[136]

Естественным представляется приложение принципов, изложенных мною выше, ко французской конституции; но уместно рассмотреть ее с особой точки зрения.

Самые великие противники французской Революции чистосердечно должны согласиться с тем, что Комиссия Одиннадцати, которая выработала последнюю конституцию, судя по всем внешним признакам, обладает большим умом, чем ее произведение, и что она, может быть, сделала все, что могла сделать. Для письменной обработки Комиссия располагала противоречивыми материалами, которые не позволяли ей следовать принципам; и одно лишь разделение властей, хотя и разделять их будет, вроде, только стенка,[137] является все же прекрасной победой, одержанной над предубеждениями нынешнего дня.

Но речь идет только о достоинстве, внутренне присущем конституции. В мой замысел не входит изыскание особых изъянов, которые удостоверяют нас в том, что она не может быть прочной; вообще, все в этом (стр.88 >) отношении было сказано. Я укажу лишь на ошибку в теории, которая послужила основой этой конституции и которая ввела в заблуждение Французов с самого начала их Революции.

Конституция 1795 года, точно так же, как появившиеся ранее, создана для человека. Однако в мире отнюдь нет общечеловека. В своей жизни мне довелось видеть Французов, Итальянцев, Русских и т. д.; я знаю даже, благодаря Монтескье, что можно быть Персиянином, но касательно общечеловека

я заявляю, что не встречал такового в своей жизни; если он и существует, то мне об этом неведомо.

Имеется ли такая страна во вселенной, где нельзя было бы встретить нечто вроде Совета пятисот, Совета старейшин и Директории с пятью членами? Эта конституция может быть предложена любым человеческим общежитиям, начиная с Китая и кончая Женевой. Но конституция, которая создана для всех наций, не годится ни для одной: это чистая абстракция, схоластическое произведение, выполненное для упражнения ума согласно идеальной гипотезе^(б) и с которым надобно обращаться к общечеловеку в тех воображаемых пространствах, где он обитает.

Что же есть конституция? не является ли она решением следующей задачи?

При заданных населении, нравах, религии, географическом положении, политических отношениях, богатствах, добрых и дурных свойствах какой-то определенной нации найти законы, ей подходящие.

Однако эта задача не была даже поставлена в конституции 1795 года, которая помышляла лишь об общечеловеке. (стр.89 >)

Все вообразимые доводы объединяются ради установления того, что божественная печать не коснулась этого произведения. — Это всего лишь тема.[138]

Таким образом, уже в настоящий момент — сколько признаков разрушения!

Глава седьмая.

ПРИЗНАКИ НИЧТОЖЕСТВА ВО ФРАНЦУЗСКОМ ПРАВЛЕНИИ.

(стр.102 >) Законодатель подобен Создателю: он трудится не вечно; он производит на свет, а затем отдыхает. У всякого истинного законодателя есть своя Суббота

, и прерывность — его отличительная черта; таким образом Овидий изрек истину первостатейную, когда сказал:

Quod caret alterna recquie durabile non est.[139]

Если бы совершенство было уделом человеческой природы, то всякий законодатель выступал бы лишь единожды; хотя все наши произведения несовершенны и по мере повреждения политических учреждений Суверену приходится идти им на помощь с новыми законами, но все же человеческое законодательство приближается к своему образцу путем той прерывности, о которой я только что говорил. Отдых столь же его возвышает, что и первоначальное дело: чем больше оно совершает работы, тем более его произведение является человеческим, то есть непрочным.

Обратитесь к трудам трех национальных собраний Франции — какое необыкновенное количество законов!

Начиная с 1 июля 1789 года и по октябрь 1791 года, национальное собрание приняло их в числе: 2557.