Рассуждения о Франции

Нет примера подобной прочности; и если говорить о самом христианстве, то никакое другое учреждение во вселенной не может быть ему противопоставлено. Сравнивать с ним другие религии — значит заниматься крючкотворством: здесь не место подробно их рассматривать: только одно слово, этого достаточно. Пусть нам покажут какую-либо другую религию, основанную на чудесных явлениях и раскрывающую непостижимые догматы, исповедуемую в течение восемнадцати столетий значительной частью рода человеческого и отстаиваемую из века в век лучшими людьми своего времени, начиная с Оригена и кончая Паскалем, несмотря на последние усилия враждебной секты, которая, от Цельсия и до Кондорсе, не переставала завывать.

Удивительная вещь! когда размышляют об этом великом учреждении, то самая естественная гипотеза, которую окружают все очевидности, это гипотеза о божественном установлении. Если творение является (стр.78 >) человеческим, то нет другой возможности объяснить его успех: исключив чудо, его возвращают.

Все нации, говорят нам, приняли медь за золото. Прекрасно! Но разве эту медь не бросили в европейский тигель и не принесли на суд нашей наблюдательной химии на восемнадцать веков? и если она прошла такое испытание, то разве не вышла из него с честью? Ньютон верил в воплощение; но Платон, я полагаю, слабо верил в чудесное рождение Вакха.

Христианство проповедовали люди неграмотные, но в него поверили люди ученые, и именно в этом оно совершенно отлично от всего известного.

Более того, оно выдержало все испытания. Говорят, что преследование есть ветер, который питает и раздувает пламя фанатизма. Допустим: Диоклетиан покровительствовал христианству; но, исходя из приведенного предположения, Константин должен был бы его задушить, однако, именно этого не произошло. Оно выдержало все — мир, войну, эшафоты, триумфы, кинжалы, радости, славу, унижение, нищету, изобилие, ночь средневековья и яркий дневной свет ЛьваХ и Людовика XIV. Один всемогущий император[119] и властелин самой большой части известного мира некогда истощил против него все запасы своего гения; он не упустил ничего, чтобы восстановить старые догматы; он искусно соединил их с распространившимися как поветрие тогда платоновыми идеями. Пряча бушевавшую в нем ярость под маской чисто внешней терпимости, этот император употребил против враждебной религии оружие, перед которым ни одно человеческое произведение не устояло: он выставил ее на посмешище; он сделал духовенство нищим, чтобы заставить презирать его; он лишил его любой поддержки, которую человек может оказать своим твореньям: (стр.79 >) пошли в ход клевета, козни, несправедливость, угнетение, осмеяние, сила и ловкость. Все было напрасно: Галилеянин

взял верх над Юлианом философом.